Александр Дюма - Сальватор. Том 2

– О вас, маркиза? – недоверчиво взглянув на маркизу, спросил генерал.

– О себе и о вас, генерал.

– Ну, держись! – пробормотал граф Эрбель. – Какую же приятную тему мы можем с вами обсудить, маркиза? – продолжал он громче. – Какой вопрос вас интересует?

– Друг мой! – медовым голосом заговорила маркиза де Латурнель, окинув генерала взглядом, полным любви. – Друг мой, мы уже немолоды!

– Кому вы это рассказываете, маркиза! – вздохнул генерал.

– Не настало ли для вас время исправить ошибки нашей юности, – слащавым тоном продолжала г-жа де Латурнель. – Для меня этот час пробил давно.

– Что вы называете часом исправления ошибок, маркиза? – недоверчиво спросил граф Эрбель и насупился. – На часах какой церкви вы услышали, что он пробил?

– Не пора ли, генерал, вспомнить, что в молодости мы были нежными друзьями?

– Откровенно говоря, маркиза, я не считаю, что об этом нужно вспоминать.

– Вы отрицаете, что любили меня?

– Я не отрицаю, маркиза, я забыл.

– Вы оспариваете у меня права, которые я имею на вашу память?

– Категорически, маркиза, за давностью.

– Вы стали очень злым человеком, друг мой.

– Как вам известно, когда старость придет, так и черт в монастырь пойдет, а старики со временем как раз обращаются в чертей. Раз уж вы так хотите, я вам сейчас покажу свое раздвоенное копыто.

– Значит, вы ни в чем себя не упрекаете?

– Простите, маркиза, я знаю за собой один грех.

– Какой же?

– Отнимаю у вас драгоценное время.

– Вы таким образом хотите от меня избавиться, – рассердилась маркиза.

– Избавиться от вас, маркиза! – с добродушным видом повторил граф Эрбель. – Избавиться!.. Слово-то какое отвратительное! И как вы могли такое сказать!.. Да кто, черт возьми, собирается от вас избавляться?

– Вы! – заметила г-жа де Латурнель. – С той самой минуты, как я сюда вошла, вы только и думаете, как бы наговорить мне дерзостей.

– Признайтесь, маркиза: вы до смерти хотите их от меня услышать.

– Не понимаю вас! – перебила его маркиза де Латурнель.

– Это лишний раз доказывает, маркиза, что мы оба миновали тот возраст, когда делают глупости, а не говорят их.

– Повторяю, что вы очень злой человек и мои молитвы вас не спасут.

– Так я в самом деле в опасности, маркиза?

– Обречены!

– Неужели?

– Я отсюда вижу, в каком месте вы проведете свою загробную жизнь.

– Вы говорите о преисподней, маркиза?

– Да уж не о райских кущах!

– Между раем и адом, маркиза, существует чистилище, и если вы решили устроить мне его прямо сейчас, то сверху я получу отпущение сразу всех грехов.

– Да, если вы исправитесь.

– Каким образом?

– Вы должны признать свои ошибки и исправить их.

– Значит, ошибкой было любить вас, маркиза? – галантно произнес граф Эрбель. – Признайтесь, что с моей стороны было бы неприлично в этом раскаиваться!

– Вполне справедливо было бы это исправить.

– Понимаю, маркиза. Вы хотите меня исповедать и наложить на меня епитимью. Если она окажется мне по силам, даю честное благородное слово: я все исполню.

– Вы шутите, даже когда смерть близка! – с досадой проговорила маркиза.

– И буду шутить еще долго после ее прихода, маркиза.

– Вы хотите исправить свои ошибки, да или нет?

– Скажите, как я должен это сделать?

– Женитесь на мне.

– Одну ошибку другой не исправить, дорогая.

– Вы недостойный человек!

– Недостойный вашей руки, разумеется.

– Вы отказываетесь?

– Решительно. Если это награда, я нахожу ее слишком незначительной, если наказание – то чересчур суровым.

В эту минуту лицо старого дворянина перекосилось от боли, и маркиза де Латурнель непроизвольно вздрогнула.

– Что с вами, генерал? – вскричала она.

– Предвкушаю преисподнюю, маркиза, – невесело усмехнулся граф Эрбель.

– Вам очень плохо?

– Ужасно, маркиза.

– Позвать кого-нибудь?

– Ни к чему.

– Могу ли я быть вам чем-нибудь полезной?

– Разумеется.

– Что я должна сделать?

– Уйти, маркиза.

Эти слова были произнесены настолько недвусмысленно, что маркиза де Латурнель побледнела, торопливо поднялась и метнула на старого генерала взгляд, полный яда, характерного для святош.

– Будь по-вашему! – прошипела она. – Черт бы побрал вашу душу!

– Ах, маркиза, – сказал старый дворянин с печальным вздохом, – я вижу, что даже в вечной жизни не расстанусь с вами.

Петрус вошел в спальню в то мгновение, когда маркиза приотворила дверь.

Не обращая внимания на г-жу де Латурнель, он бросился к дядюшке, когда увидел искаженное болью лицо графа. Петрус обхватил генерала руками и воскликнул:

– Дядюшка! Дорогой мой!

Тот с грустью посмотрел на Петруса и спросил:

– Ушла?

В это время маркиза закрывала дверь.

– Да, дядя, – ответил Петрус.

– Несчастная! – вздохнул генерал. – Она меня доконала!

– Очнитесь, дядюшка! – вскричал молодой человек; бледность, залившая дядины щеки, не на шутку его напугала. – Я привел с собой доктора Людовика. Позвольте я приглашу его войти.

– Хорошо, мальчик мой, – отвечал граф, – хотя доктор уже не нужен… Слишком поздно.

– Дядя! Дядя! – вскричал молодой человек. – Не говорите так!

– Мужайся, мальчик мой! Раз уж я прожил жизнь как благородный человек, не заставляй меня умереть как буржуа, который умиляется собственной смерти. Ступай за своим другом!

Вошел Людовик.

Спустя пять минут Петрус прочел в глазах Людовика смертный приговор графу Эрбелю.

Генерал поблагодарил молодого доктора, потом порывисто схватил руку племянника.

– Мальчик мой, – проникновенно сказал он. – Маркиза де Латурнель меня просила в преддверии близкой кончины исповедаться ей в грехах. Я совершил, насколько мне известно, только одну ошибку, правда непоправимую: пренебрегал знакомством с благороднейшим человеком, какого я только встречал за всю свою жизнь. Я имею в виду твоего разбойника-отца. Скажи этому старому якобинцу, что перед смертью я жалею только об одном: что не могу пожать ему руку.

Молодые люди отвернулись, желая скрыть от старого дворянина слезы.

– Ты что же, Петрус, не мужчина? – продолжал граф Эрбель, заметив это движение и поняв его смысл. – Разве угасающая лампа – настолько необычное зрелище, что в последнюю минуту ты прячешь от меня свое честное лицо? Подойди ко мне, мальчик мой, да и вы тоже, доктор, раз вы его друг.

Я много и долго жил и безуспешно пытался найти смысл жизни.

Не ищите его, дети мои, иначе, как и я, придете к печальному выводу: за исключением одного-двух добрых чувств, как то, которое внушаете мне ты и твой отец, Петрус, самая приятная минута жизни – это когда с ней расстаешься.

– Дядя! Дядя! – разрыдался Петрус. – Умоляю вас, не отнимайте у меня надежду еще не один день пофилософствовать о жизни и смерти.