Александр Дюма - Сальватор. Том 2

На том же основании пришлось бы считать неудачными все развязки античных историй, потому что в них участвовали боги.

Вы мне возразите, что капитан Монтобанн – не Бог.

Если золото и не Бог, то все боги – из золота.

Прибавьте к тому страсть, то есть безумие, все, что волнует сердце, все, что смущает разум.

О каком же будущем мечтал Петрус в эти несколько минут молчания? Какие золотые дали открывались его взору? Как нежно покачивался он на лазурных облаках надежды!

Наконец капитан вывел его из задумчивости.

– Ну что? – спросил он.

Петрус вздрогнул, сделал над собой усилие и спустился с небес на землю.

– Як вашим услугам, крестный, – предложил он.

– Даже согласен пойти во Французский театр? – удивился тот.

– Куда прикажете.

– Твоя преданность так велика, что заслуживает вознаграждения. Нет, во Французский театр мы не пойдем: трагические стихи после ужина, как, впрочем, и перед ним, заинтересовать неспособны. Я пойду за вещами, поблагодарю хозяйку гостиницы и через час буду у тебя.

– Вас проводить?

– Нет, я тебя отпускаю. Ступай по своим делам, если у тебя есть дела ночью – а ты обязан их иметь, парень: женщины, должно быть, без ума от такого красавца!

– Ого! Вы ко мне небеспристрастны, как истинный крестный, то есть второй отец.

– Тотов поспорить, – громко расхохотавшись, продолжал капитан насмешливо, – что ты любишь их всех, или ты не сын своего отца. Кажется, у древних римлян был император, мечтавший, чтобы у всех мужчин была общая голова, дабы обезглавить все человечество одним ударом?

– Да, Калигула.

– А вот твой славный отец, в отличие от этого бандита, мечтавшего о конце света, хотел бы иметь сто ртов, чтобы целоваться разом с сотней женщин.

– Я не такой гурман, как мой отец, – рассмеялся Петрус, – мне вполне хватает одного рта.

– Так мы влюблены?

– Увы! – молвил Петрус.

– Браво! Я лишил бы тебя наследства, не будь ты влюблен… И нам, само собой разумеется, платят взаимностью?

– Да… Я любим и благодарю за это Небо!

– Все к лучшему… Она хороша?

– Как ангел!

– Ну что ж, мальчик мой, я, стало быть, прибыл весьма кстати. Что тебе мешает жениться? Может, денег нет? Так я готов дать вдвое больше необходимого.

– Большое спасибо, крестный. Она замужем.

– Как?! Ты влюблен в замужнюю даму? А как же мораль?

– Дорогой крестный! Обстоятельства сложились таким образом, что я могу ее любить и мораль при этом нимало не страдает.

– Ладно, как-нибудь расскажешь мне о своем романе. Нет?

Ну так и не будем об этом больше. Храни свою тайну, мой мальчик. Расскажешь, когда мы сойдемся ближе, и ты, может быть, не напрасно потеряешь время. Я человек находчивый. Мы, старые морские волки, изучаем на досуге все военные хитрости; я мог бы при случае оказать тебе помощь. А пока же – молчок!

«Лучше молчать всегда, чем открыть рот и ничего не сказать», – как написано в «Подражании Иисусу Христу», книга первая, глава двадцатая.

После такой цитаты Петрус, вставший было из-за стола, едва не рухнул снова.

Решительно, крестный Пьер был кладезем премудрости, и если бы знаменитый Говорящий колодец в самом деле умел разговаривать, вряд ли он превзошел бы капитана Берто по прозвищу Верхолаз.

Моряк мог поговорить обо всем, все повидал, знал все на свете, разбирался в астрономии и гастрономии, живописи и медицине, философии и литературе. Знания его поражали энциклопеличностью, и было нетрудно догадаться, что знал он еще больше, чем показывал это собеседникам.

Петрус провел рукой по лбу, чтобы смахнуть выступивший пот, а другой – по глазам, пытаясь, насколько возможно, понять происходящее.

– Ого! – изумился моряк, вынув из жилетного кармана огромный хронометр. – Уже десять часов, пора сниматься с якоря, мой мальчик.

Крестный с крестником взяли шляпы и вышли.

Счет составил почти сто семьдесят франков.

Капитан отдал двести франков, оставив тридцать из них лакею в качестве чаевых.

Карета Петруса стояла у входа.

Петрус пригласил капитана сесть в экипаж, однако тот отказался: он послал лакея за каретой, чтобы не лишать Петруса его коляски.

Напрасно Петрус его уговаривал – капитан оказался непоколебим.

Подъехала карета.

– Увидимся вечером, мой мальчик, – сказал Пьер Берто, прыгая в извозчичью карету, которую остановил для него лакей, – только не торопись ради меня: если я не пожелаю тебе спокойной ночи нынче, скажу «доброе утро» завтра. Кучер! Шоссе д'Антен, гостиница «Гавр»!

– До вечера! – отозвался Петрус, махнув капитану рукой на прощание.

Он наклонился к уху кучера и приказал:

– Сами знаете куда.

И два экипажа разъехались в противоположные стороны капитан – вверх по правобережью, Петрус – через Сену по Тюильрийскому мосту и дальше по левому берегу до бульвара Инвалидов.

Даже самый непроницательный читатель уже догадался, как мы надеемся, куда направлялся молодой человек.

Карета остановилась на углу бульвара и Севрской улицы, проходящей, как всем известно, параллельно улице Плюме.

Там Петрус сам распахнул дверцу и легко спрыгнул на землю. Предоставив кучеру притворить за ним дверцу, он стал, как всегда, прохаживаться под окнами Регины.

Все ставни были заперты, за исключением двух окон в спальне.

Регина любила оставлять ставни отворенными, чтобы просыпаться с первыми солнечными лучами.

Двойные шторы были опущены, но лампа, подвешенная к круглому витражу на потолке, освещала занавески таким образом, что молодой человек мог видеть на белом экране очертания молодой женщины, будто стеклянные персонажи волшебного фонаря.

Регина медленно вышагивала по комнате, склонив голову и зажав правый локоть левой рукой, а правой схватившись за подбородок.

Эта грациозная поза свидетельствовала о том, что Регина задумалась.

О чем же она мечтала?

Об этом нетрудно догадаться.

Думала она о своей любви к Петрусу и о любви Петруса к ней самой.

Да и о чем еще может грезить молодая женщина, когда ангел, на которого она молилась, был возлюбленным, простиравшим над ней руки?

А что он сам сказал бы в этот поздний час прекрасной мечтательнице, даже не подозревавшей о его присутствии?

Он пришел рассказать ей о необыкновенном вечере, о своей радости, поделиться, хотя бы мысленно, своим счастьем. Ведь он привык, живя ею и ради нее, передавать ей все новости, веселые и грустные, счастливые и не очень.

Он гулял так около часа и ушел лишь после того, как в комнате Регины погасла лампа.

В наступившей темноте он пожелал ей приятных сновидений и отправился на Западную улицу. Сердце его переполняла радость.

Вернувшись к себе, он застал там капитана Пьера Берто. Тот уже по-хозяйски устроился в его квартире.