Александр Дюма - Сальватор. Том 2

Буржуа с опаской взглянул на актера.

– Эй, да это господин Фафиу! Вам, верно, сюда! – сказал он и указал на дверь напротив.

– Спасибо! – поблагодарил Жан и направился, куда ему сказали.

Он постучал.

Через несколько мгновений до его слуха донеслись легкие шаги, кто-то пугливо приблизился к двери.

Жан постучал в другой раз.

– Кто там? – спросил женский голос.

– Фафиу! – отозвался плотник, ему казалось вполне естественным сообщить не свое имя, а актера.

Но он просчитался. Приятельница Фафиу знала не только самого шута, но и его голос, а потому крикнула:

– Ложь! Это не его голос!

«Дьявольщина! – выругался про себя Жан Бычье Сердце. – Она совершенно права. Как она может узнать голос Фафиу, если говорю я?!»

Он задумался, однако, как мы уже говорили, Жан не отличался сообразительностью.

К счастью, на помощь ему пришел буржуа.

– Мадемуазель! – заговорил он. – Если вы не узнаете голос Фафиу, то, может быть, мой покажется вам знакомым?

– Да, – отозвалась девушка, к которой он обращался. – Вы – господин Гиомар, мой сосед.

– Вы мне верите? – продолжал г-н Гиомар.

– Разумеется! У меня нет оснований вам не доверять.

– В таком случае, мадемуазель, ради Бога, отоприте дверь! Господин Фафиу, ваш друг, ранен и нуждается в помощи.

Дверь распахнулась с быстротой, не оставлявшей сомнений в том, какой большой интерес питает девушка к актеру.

Это была не кто иная, как Коломбина из театра, принадлежавшего мэтру Галилею Копернику.

Она изумленно вскрикнула, увидев своего друга без чувств и в крови, и бросилась к Фафиу, не обращая внимания ни на Жана, который нес его бесчувственное тело, ни на буржуа, который увереннее держал свечу, с тех пор как понял, что лично ему опасность не угрожает.

– Ну, мадемуазель, не угодно ли вам принять несчастного малого? – проговорил плотник.

– Конечно! Скорее! – вскричала Коломбина.

Буржуа прошел в спальню первым, освещая дорогу. В комнате стояли только несколько стульев, стол и кровать.

Жан, недолго думая, положил Фафиу на кровать, не спрашивая у хозяйки позволения.

– Теперь осторожно его разденьте, – приказал он, – а я пойду за врачом. Если он придет не сразу, не беспокойтесь: в такую ночь, как сегодня, пройти по улице не так-то просто.

Славный Жан Бычье Сердце сбежал по лестнице и поспешил к Людовику.

Людовика дома не было, но вот уже два дня все знали, где его искать.

Два дня назад Розочка была возвращена на Ульмскую улицу.

Как однажды Броканта обнаружила, что комната Розочки опустела, так же точно – и предсказания Сальватора снова оправдались – в другое утро девушка нашлась: она мирно спала в своей постельке.

После смерти г-на Жерара у нашего друга г-на Жакаля больше не было оснований скрывать девочку, способную если не окончательно прояснить, то хотя бы частично пролить свет на дело Сарранти.

Когда Розочка проснулась, она рассказала, что находилась в доме, где добрые монашенки заботились о ней, пичкая ее вареньем и конфетами, и единственное, о чем она жалела, была разлука с добрым другом Людовиком.

Сальватор ее успокоил; он сказал, что подобное никогда не повторится, что ее отправят в хороший пансион, где она научится всему, чего еще не знает, и что Людовик будет навещать ее там дважды в неделю до тех пор, пока она не станет его женой.

Во всем этом не было ничего страшного. И Розочка со всем согласилась, в особенности после того, как Людовик полностью одобрил план Сальватора.

Вот почему Людовика следовало искать на Ульмской улице, а не дома.

Людовик в одно мгновение преодолел расстояние, отделявшее Ульмскую улицу от улицы Сен-Дени, и очутился перед Фафиу.

Да позволят нам читатели вернуться к мятежу, который, впрочем, подходил к концу.

С той минуты, как Жан Бычье Сердце покинул улицу СенДени, она превратилась в поле брани, если, конечно, можно так назвать место, где происходит убийство: одна сторона рубит и стреляет, другая кричит и спасается бегством.

Так как сопротивление не было организовано, никто его и не оказывал.

В госпитали стали поступать раненые.

В анатомический театр свозили убитых.

На следующий день газеты осветили события лишь с одной стороны, однако народная молва досказала остальное.

Кавалерийские атаки под предводительством полковника Рапта получили в народе прозвище «драгунского налета на улицу Сен-Дени» 20.

Кабинет министров Виллеля, решивший укрепить свои позиции при помощи террора, захлебнулся в крови и пал, уступив место более умеренному кабинету министров, в который вошли г-н де Маранд как министр финансов и г-н де Ламот-Гудан как военный министр.

В благодарность за верную службу г-н Рапт получил звание маршала и пэра Франции.

Описанные нами события выполняют в нашей книге такую же роль, как безводные степи в некоторых плодороднейших странах с красивыми пейзажами: такие пустыни непременно нужно миновать, чтобы выйти к оазису.

Генерала Лебастара де Премона терпели в Париже только благодаря слову, которое Сальватор дал г-ну Жакалю: генерал явился лишь для освобождения своего друга, г-на Сарранти, и против правительства ничего не замышлял. Как только г-н Сарранти оказался на свободе, два друга пришли проститься с тем, кого мы отныне станем называть не комиссионером, а Конрадом де Вальженезом.

Господин Лебастар сидел в гостиной Сальватора. По левую руку от него сидел его молодой друг, по правую – старый.

Проговорив полчаса, генерал Лебастар поднялся и, прощаясь, протянул руку Сальватору. Но тот, с самого начала находясь во власти одной мысли, остановил его и, улыбнувшись, попросил уделить ему еще несколько минут для разговора; до сих пор Сальватор откладывал этот разговор, но теперь, как ему казалось, настал подходящий момент.

Господин Сарранти направился к двери, собираясь оставить генерала наедине с Сальватором.

– Нет-нет! – остановил его молодой человек. – Вы разделили все тяготы и опасности, которые выпали на долю генерала.

Будет справедливо, если вы разделите с ним и радость.

– Что вы хотите сказать, Сальватор? – спросил генерал. – Какую еще радость я могу испытать? Разве что увидеть Наполеона Второго на троне его отца?

– У вас есть для счастья и другие причины! – возразил Сальватор.

– Увы, мне об этом ничего не известно, – печально покачал головой генерал.

– Сначала сочтите свои беды, а потом сосчитаете и радости.

– У меня в этом мире лишь три самых больших несчастья, – сказал генерал де Премон, – смерть моего императора, – он повернулся к г-ну Сарранти и протянул ему руку, – осуждение моего друга и, наконец…