Александр Дюма - Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 1

В одно мгновение длинные пряди и густые завитки рассыпались по плечам девушки.

Жильбер подавил вздох. До чего хороши были волосы Андре, напудренные согласно моде и этикету тех лет! Но в тысячу раз прекраснее была сама Андре, которой небрежность туалета сообщала очарование, недоступное парадной вычурности, когда губы плотно сжаты, пальцы горят, как в лихорадке, а глаза, устремленные в одну точку, теряют присущий им блеск.

Причесываясь, Андре ненароком подняла голову и остановила взгляд на мансарде Жильбера.

– Смотри, смотри, – пробормотал Жильбер, – все равно ничего не заметишь, зато я вижу все.

Жильбер ошибался: Андре все-таки различила развевавшееся на ветру платье, намотавшееся подобно тюрбану вокруг головы молодого человека.

Она указала пальцем Николь на странный предмет.

Николь прервала свое занятие и, махнув расческой в сторону слухового окна, казалось, спрашивала у хозяйки, правильно ли она ее поняла.

Эти жесты так поглотили внимание Жильбера, что он забылся и не заметил нового зрителя этой сцены.

Вдруг он почувствовал, как кто-то грубо срывает с его головы платье Терезы; при виде Руссо он потерялся.

– Какого черта вы здесь делаете, милейший? – нахмурившись, вскричал философ, не скрывая гнева и подозрительно разглядывая платье своей жены.

Жильбер изо всех сил пытался отвлечь внимание Руссо от окна.

– Ничего не делаю, сударь, – отвечал он, – решительно ничего.

– Ничего… Зачем же вы прятались под этим платьем?

– Солнце сильно припекает…

– Это окно выходит на западную сторону, сейчас утро… Так, говорите, припекает? Ну, молодой человек, нежные, должно быть, у вас глаза!

Жильбер что-то пролепетал, но, почувствовав, что заврался, спрятал лицо в ладонях.

– Вы лжете и боитесь, – заметил Руссо, – значит, вы поступили дурно.

Жильбера окончательно потрясла логика старика, а тот решительно направился к окну.

Жильбер, трепетавший совсем недавно при мысли, что может быть замечен в окне, сделал естественное и вполне понятное движение, бросившись к окну в надежде опередить Руссо.

– Ага! – проговорил старик тоном, от которого кровь застыла в жилах Жильбера. – В павильоне теперь кто-то живет…

Жильбер не проронил ни слова.

– Какие-то темные личности… – продолжал философ, – они знают мой дом, потому что показывают на него друг другу пальцем.

Жильбер понял, что слишком близко подошел к окну, и отступил.

Это движение не ускользнуло от Руссо. Ом понял, что Жильбер боится быть замеченным.

– Ну нет! – воскликнул он, схватив юношу за руку. – Нет, дружище! В этом есть что-то подозрительное! На вашу мансарду обращают внимание? Извольте-ка встать вот здесь!

И он подвел оглушенного юношу к окну, словно желая выставить его напоказ.

– Нет, сударь! Нет! Пощадите! – кричал Жильбер, пытаясь вырваться.

Ему не составило бы труда отделаться от старика, потому что он был силен и ловок. Но тогда Жильберу пришлось бы оказать сопротивление тому, на кого он готов был молиться! Из уважения к старику он был вынужден сдерживаться.

– Вы знаете этих женщин, – проговорил Руссо, – и они тоже вас знают, не так ли?

– Нет, нет, нет, сударь!

– Если вы незнакомы, почему же вы не желаете показаться им на глаза?

– Господин Руссо, вам случается в жизни иметь тайны, не правда ли? Так вот прошу вас пощадить меня, это моя тайна.

– А! Предатель! – вскричал Руссо. – Знаю я эти ваши тайны! Тебя подослали Гримм или Гольбах! Это они научили тебя, как втереться ко мне в доверие. Ты пробрался в мой дом, а теперь продаешь меня! Ах, какой же я болван! Любитель природы! Думал помочь ближнему, а привел в дом шпиона!..

– Шпиона? – негодующе вскричал Жильбер.

– Ну, когда ты меня продашь, Иуда? – воскликнул Руссо, завернувшись в платье Терезы, которое он машинально все это время держал в руках, он полагал, что выглядит величественно в своем страдании, а на самом деле, к сожалению, был смешон.

– Сударь, вы на меня наговариваете! – оскорбился Жильбер.

– Ах ты, змей! – взорвался Руссо. – Я на тебя наговариваю?! Да ведь я застал тебя в тот момент, как ты подавал знаки моим врагам! Как знать, может быть, ты им таким способом пересказываешь содержание моей последней книги!

– Сударь, если бы я проник к вам для этого, я бы скорее переписал рукописи, что лежат на вашем столе, чем передавать знаками их содержание!

Это было справедливо, и Руссо почувствовал, что зарвался и сказал одну из тех глупостей, которые ему случалось высказывать под влиянием навязчивой идеи. Он распалился.

– Сударь! – заговорил он. – Мне жаль вас, но и меня можно понять: жизнь научила меня быть строгим. Я пережил много разочарований. Все меня предавали, отрекались от меня, продавали меня, мучили… Как вы знаете, я один из тех печально известных людей, кого власти предержащие поставили вне общества. В таких условиях позволительно быть недоверчивым. Так вот вы мне подозрительны и должны покинуть мой дом.

Жильбер не ожидал такого финала.

Чтобы его выгнали!

Он сжал кулаки, и в глазах его вспыхнул огонек, заставивший Руссо вздрогнуть.

Но огонек этот тотчас погас.

Жильбер подумал, что если он уйдет, он лишится тихого счастья ежеминутно видеть Андре, вдобавок потеряет дружбу Руссо: для него это было огромным несчастьем и в то же время большим позором.

Он позабыл свою необузданную гордыню и умоляюще сложил руки.

– Сударь, – вымолвил он, – выслушайте меня, дайте мне хоть слово молвить!

– Я буду беспощаден! – продолжал греметь Руссо. – Благодаря людской несправедливости я стал свирепее дикого зверя! Раз вы подаете знаки моим врагам, ступайте к ним, я вас не задерживаю. Примкните к ним, я ничего не имею против, только покиньте мой дом!

– Сударь, эти девушки вам не враги: это мадмуазель Андре и Николь.

– Что еще за мадмуазель Андре? – спросил Руссо; ему показалось знакомо это имя, потому что он раза три слышал его от Жильбера. – Ну, говорите!

– Мадмуазель Андре, сударь, – дочь барона де Таверне. Простите, что я сообщаю вам такие подробности, но вы сами меня к этому вынуждаете: это та, которую я люблю больше, чем вы любили мадмуазель Галлей, госпожу де Варен и кого бы то ни было еще; это та, за которой я последовал пешком, без копейки денег, не имея ни куска хлеба, пока не упал посреди дороги без сил, едва не умерев от страданий; это та, которую я встречал вчера в Сен-Дени, за которой бежал до Ла Мюэтт, а потом незаметно следовал от Ла Мюэтт до соседней с вашей улицы; это та, которую я случайно увидал сегодня утром в павильоне; наконец, это та, ради которой я готов стать Тюренном, Ришелье или Руссо.

Руссо был знатоком человеческого сердца, он знал его возможности. Он понимал, что даже самый блестящий актер не мог бы говорить, как Жильбер, в его голосе звенела неподдельная слеза; актер не мог бы передать порывистые движения, которыми Жильбер сопровождал свои слова.