Александр Дюма - Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 1

– В самом деле? – спросил Руссо.

– Да, дорогой господин философ, сейчас только и разговоров, что о письме дофина де Сартину.

– Мне ничего об этом не известно.

– О, это наивно и прелестно! Дофин получает ежемесячно две тысячи экю. Утром деньги все не несут… Принц нервно расхаживал и несколько раз справлялся о казначее. Как только тот принес деньги, принц послал их в Париж де Сартину, сопроводив прелестной запиской. Она была мне сейчас же передана.

– Вы видели сегодня де Сартина? – спросил Руссо с оттенком беспокойства, вернее – недоверия.

– Да, я только что от него, – отвечал де Жюсье с некоторым смущением. – Мне нужно было взять у него семена… Так вот, принцесса, – торопливо прибавил он, – остается в Версале ухаживать за больными и ранеными.

– За больными и ранеными?

– Да, ведь не один господин Жильбер пострадал. На сей раз народ лишь частично заплатил за удовольствие: говорят, что среди раненых много знати.

Жильбер слушал с неизъяснимым беспокойством; ему казалось, что имя Андре вот-вот сорвется с губ прославленного натуралиста.

Де Жюсье поднялся.

– Осмотр окончен? – спросил Руссо.

– Да, отныне вашему больному доктор не нужен. Свежий воздух, умеренный физический труд… Прогулки в лесу. Кстати.., я совсем забыл…

– Что именно?

– В это воскресенье я собираюсь заниматься ботаникой в лесу Марли. Не хотите ли пойти со мной, прославленный собрат?

– Скажите лучше – ваш недостойный почитатель, – поправил Руссо.

– Вот прекрасный повод прогуляться для нашего раненого… Берите его с собой.

– Так далеко?

– Это в двух шагах отсюда. Кстати, я отправлюсь в Буживаль в своей карете: я возьму вас с собой… Мы поднимемся по дороге Принцессы в Люсьенн, оттуда поедем в Марли. Мы будем делать частые остановки; наш раненый будет нести за нами складные стулья… Мы с вами будем собирать травы, а он подышит воздухом.

– Вы так любезны, дорогой друг! – воскликнул Руссо.

– Ах, оставьте! У меня тут свой интерес. Я знаю, что у вас готов большой труд, посвященный мхам, а я в этом направлении двигаюсь на ощупь: вы будете моим проводником.

– С удовольствием! – отвечал Руссо, пытаясь скрыть удовлетворение.

– Там нас будет ждать в тени завтрак среди прелестных цветов… – прибавил ботаник. – Ну как, условились?

– В воскресенье нас ожидает чудесная прогулка. Условились… Мне словно пятнадцать лет: я предвкушаю ожидающее меня удовольствие, – отвечал Руссо, радуясь, как ребенок.

– А вы, дружок, с сегодняшнего дня попробуйте понемножку вставать.

Жильбер пролепетал слова благодарности, но де Жюсье его не слыхал: ботаники оставили Жильбера одного, и он погрузился в свои размышления, но преимущественно в область страхов.

Руссо полагал, что совершенно успокоил своего больного. Тереза рассказывала всем соседкам, что, но мнению знаменитого доктора, г-на де Жюсье, Жильбер вне опасности. На самом же деле, в то врем», когда все успокоились, Жильбер подвергался жесточайшей опасности, которой он избежал лишь благодаря своему упрямству и мечтательности.

Руссо не мог быть настолько доверчив, чтобы не таить в глубине души прочно укоренившейся подозрительности, основанной на каком-нибудь философском рассуждении.

Зная, что Жильбер влюблен, и застав его с поличным в то время, как он нарушал предписания врача, он рассудил, что Жильбер способен повторить ошибки, если предоставить ему свободу.

По-отечески заботясь о молодом человеке, Руссо хорошенько запер чердачную дверь на замок, предоставив ему возможность in petto 21лазать в окошко, но не позволяя выходить из комнаты.

Нельзя себе представить, до какой степени эта опека разгневала Жильбера. Она заставила его задуматься о будущем.

На некоторых людей противоречие оказывает плодотворное влияние.

Все мысли Жильбера отныне занимала Андре. Он мечтал о счастье видеть ее, наблюдать хотя бы издали за ее выздоровлением.

Однако Андре не появлялась у окна павильона. Одна лишь Николь показывалась время от времени с горячим питьем на фаянсовом подносе, да барон де Таверне шагал взад и вперед по садику, сердито сопя, будто пытался прийти в себя, – вот и все, что мог видеть Жильбер, жадно вглядываясь в окна и пытаясь проникнуть сквозь толстые стены.

Впрочем, эти подробности немного его успокаивали, потому что свидетельствовали о болезни, но не о смерти.

«Там, за этой дверью или за этим ставнем, – говорил он себе, – дышит, страдает та, которую я страстно люблю, боготворю, та, при виде которой я начинаю дрожать, задыхаться; та, от которой зависит моя жизнь».

С этими мыслями Жильбер так высовывался из окошка, что любопытная Николь каждую минуту готова была поверить в то, что он собирается выброситься. Жильбер наметанным глазом прикидывал толщину перегородок, паркета и фундамента павильона и выстраивал в голове точный его план: там должна быть комната барона де Таверне, вон там – кладовая и кухня, в той стороне – комната Филиппа, здесь – спальня Николь и, наконец, комната Андре, святая святых, перед дверью которой он готов был отдать жизнь за право провести там на коленях один-единственный день.

Эта священная комната в представлении Жильбера была большой комнатой первого этажа, задуманной первоначально как приемная. По мнению Жильбера, из этой комнаты в спальню Николь должна была выходить застекленная дверь.

– Счастливы те, кто ходит в саду, куда выходят окна из моей комнаты и с лестницы! Счастливы те, кто равнодушно топчет землю недалеко от павильона! Должно быть, по ночам оттуда слышны стоны и жалобы Андре.

От мечты до ее исполнения – далеко! Однако люди с богатым воображением умеют сокращать это расстояние. Даже в невозможном они усматривают действительное, они умеют перебрасывать мосты через реки, приставлять лестницы к горам.

В первое время Жильбер предавался мечтаниям.

Потом он пришел к мысли, что вызывающие у него зависть счастливцы – не более, чем простые смертные, которые топчут землю такими же, как у него, ногами и у которых руки умеют открывать двери. Он представил себе, как он был бы счастлив проскользнуть украдкой к этому запретному дому и подслушать под окнами, о чем говорят в комнатах.

Жильберу мало было мечтать, он должен был немедленно перейти к исполнению задуманного.

Кстати сказать, к нему быстро возвращались силы. Молодость плодотворна и щедра. Три дня спустя Жильбер вследствие возбуждения чувствовал себя как никогда сильным.

Он прикинул, что раз Руссо его запер, то одна из самых больших трудностей устранена необходимость входить к мадмуазель Таверне через дверь.

И действительно, дверь выходила на улицу Кок-Эрон;