Unknown Unknown - Краткое содержание произведений русской литературы XIX века

Но где же теперь герой? Вот он, в трактире веселится с красотками. Шум, пение, вопли, дребезжат графины и рюмки, водка, вино и пиво льются рекой. Вот как проводят время московские студенты. Что же, только на это они и способны? Да нет, Сашка умеет изъясняться по-французски и по-немецки, а на русском даже стишки сочиняет. К математике не склонен, зато готов драться на шпагах слихим гусаром. Отчаянный безбожник, терпеть не может попов и не верит в Иисуса Христа. Разгульный пьяница и неутомимый бабник. Идем мы, бывало, всей нашей компанией к девкам в один веселый дом в Марьиной роще, задираем прохожих, пристаем к хорошеньким девицам, все от нас шарахаются... Нет, поехали на Сретенку! Эй, извозчик! А вот и знакомый притон. Сломали запор у ворот, идем, ругаясь матом. «Мне Танька, а тебе Анюта!» – говорит Сашка. Пляшем, скачем по-козлиному с девками. И тут же блудим.

Помню, случилась драка в таком вот притоне. Полиция вмешалась, их было больше, чем нас. До этого Сашка одну девку с кем-то не поделил, приревновал ее, крепко побил, а теперь вот его схватили, руки связывают. Зовет на помощь, задыхаясь: «Сюда! Здесь всех не перебью!» Выручил один из наших, самый здоровый: раскидал всех полицейских. Отпразднуем нашу победу – напьемся и споем лихую песню. Летите, грусти и печали... туда-то и туда-то! Пляшите, девки, и славьте Сашку! И я, заканчивая первую главу, скажу о нем: молодец!

Пришлось-таки Сашке ехать в Питер к богатому дяде: совсем без денег остался, нужна поддержка Последний стакан водки выпил у заставы, въезжая в северную столицу. Ночь, Нева. Памятник Петру I. Грустно без московских друзей и девок! Не грусти, Сашка, стыдно так унывать, все наладится.

Дядя сначала сердился, накричал на племянника, но потом смягчился, подобрел, дал денег: его глубоко тронуло «чистосердечное» раскаяние Сашки. А тот и рад: снова начал кутить. Пьет водку и ходит к девкам. Но не только это: и театр посещает! Причем там он выглядит не грязным гулякой-студентом, как в Москве, а столичным франтом, скучающим и разочарованным наподобие вышеупомянутого Евгения Онегина. С дядей у него прекрасные отношения: Сашке удалось прикинуться благонравным и религиозным человеком, которого интересуют всякие высокие материи, искусство и прочее. Бывало, повеселится в свое удовольствие с красотками, а придя домой, скажет дяде, что был в Эрмитаже. Вот мошенник! Эй, Сашка! Небось, забыл старых друзей? Таким аристократом стал... Не собираешься обратно в Москву? Вернешься, никуда не денешься...

И что же? Иду я как-то по Кремлевскому саду, смотрю по сторонам, разглядываю толпу, особенно дамочек, и – о, кого же я вижу!Да ведь это Сашка! Ты ли, друг любезный? Мы обнялись, заплакали от великой радости и, конечно, отправились в трактир. А там все наши! Сашка при деньгах, угощает. Рассказал, что дядя еще на год отправил его в университет. Прекрасно, снова прежняя жизнь. Забавно вспомнить, как один из наших напился, заблевал себя и полез обниматься с Сашкой – запачкал его модный петербургский костюм; то-то порадовал моего друга! А он и сам в тот день напился в стельку. А вот и знакомая девка, начинаются нежности...

Запомнилось, что нашу счастливую встречу мы отмечали в трактире до поздней ночи, и Кремлевский сад был озарен разноцветными огнями.

Друзья, вот я рассказал вам кое-что о моем Сашке. Может быть, его осыплют злобными ругательствами, а заодно и меня, воспевшего его безобразия. Но я презираю недоброжелателей, и если что-нибудь узнаю о Сашке, непременно вам расскажу.

«Вечера...», состоящие из 8 повестей, делятся ровно на 2 части, и каждая предваряется предисловием мнимого издателя. В первом, описывая свой хутор, он дает характеристики некоторым, особо колоритным обитателям Диканьки, что захаживают вечерами в «па-сичникову лачужку» и рассказывают те диковинные истории, прилежным собирателем которых и является Рудой Панько.

Описанием упоительных роскошеств летнего дня в Малороссии начинается сия повесть. Среди красот августовского полдня движутся возы, заполненные товаром, и пеший люд на ярмарку в местечко Сорочинец. За одним из возов, груженным не только пенькою и мешками с пшеницей (ибо сверх того здесь сидят чернобровая дивчина и ее злая мачеха), бредет истомленный жарою хозяин, Солопий Черевик. Едва въехав на перекинутый через Псел мост, воз привлекает внимание местных парубков, и один из них, «одетый пощеголеватее прочих», восхищаясь пригожей Параскою, затевает перебранку с злоязычною мачехой. Однако, прибыв к куму, козаку Цыбуле, путешественники на время забывают это приключение, и Черевик с дочкою отправляются вскоре на ярмарку. Здесь, толкаясь меж возами, он узнает, что ярмарке отведено «проклятое место», опасаются появления красной свитки, и уж были тому верные приметы. Но как ни озабочен судьбою своей пшеницы Черевик, вид Параски, что обнимается с давешним парубком, возвращает его к «прежней беспечности». Впрочем, находчивый парубок, назвавшись Голопупенковым сыном и пользуясь давним приятельством, ведет Черевика в палатку, и после нескольких кружек о свадьбе уж договорено. Однако по возвращении Черевика домой грозная его супруга не одобряет такого поворота событий, и Черевик идет на попятный. Некий цыган, торгуя у опечаленного Грицько волов, не совсем бескорыстно берется ему помочь.

Вскоре «на ярмарке случилось странное происшествие»: появилась красная свитка, и многие ее видели. Оттого Черевик с кумом и дочкою, собиравшиеся прежде провести ночь под возами, спешно возвращаются домой в компании перепуганных гостей, а Хавронья Никифоровна, грозная его сожительница, услаждавшая дотоле гостеприимством своим поповича Афанасия Ивановича, вынуждена спрятать его на доски под самым потолком среди всякой домашней утвари и сидеть за общим столом как на иголках. По просьбе Черевика кум рассказывает историю красной свитки – как за какую-то провинность был изгнан из пекла черт, как пьянствовал он с горя, угнездившись в сарае под горой, пропил в шинке все, что имел, и заложил красную свитку свою, пригрозив прийти за нею через год. Жадный шинкарь позабыл о сроке и продал видную свитку какому-то проезжему пану, а когда явился черт, то прикинулся, будто в глаза его раньше не видал. Черт ушел, но вечерняя молитва шинкаря была прервана явившимися вдруг во всех окнах свиными рылами. Страшные свиньи, «на ногах, длинных, как ходули», угощали его плетьми, пока тот не признался в обмане. Однако свитки вернуть было нельзя: пана по дороге ограбил цыган, свитку продал перекупке, и та снова привезла ее на Сорочинскую ярмарку, но торговля ей не задалась. Смекнув, что дело в свитке, она бросила ее в огонь, но свитка не сгорела, и перекупка подсунула «чертов подарок» на чужой воз. Новый владелец избавился от свитки, лишь когда, перекрестившись, порубил ее на части, разбросал вокруг и уехал. Но с той поры ежегодно во время ярмарки черт «с свиною личиною» ищет куски своей свитки, и теперь только левого рукава недостает ему. В этом месте рассказа, неоднократно прерывавшегося странными звуками, разбилось окно, «и страшная свиная рожа выставилась».