Евгений Иz - Некоторые виды размножаются пиздежом

Это мой будущий друг, возможно, тезка. Израильская пустыня, шоссе, и никого вокруг. Под кислотой идти можно даже на юг. Пошел по обочине. Нереальный пейзаж, с рюкзаком, а солнце всходит. Шел-шел, решил тормознуть машину, а то вода уже закончилась, а без воды – смерть, но так – не слишком страшно. Дорога безлюдная, часа четыре – ни одной тачки. Тормозит джип, большой, с музыкой национальной. Внутри сидит настоящий бедуин. Теперь они на джипах. Страшный народ! Прикинь, какой прикол, русский стопанул в пустыне бедуина на джипе. Это, как анекдот: мужик обращается в метро к негру, – эй, цыган, убери мешки, я пройду. Негр ему, – я не цыган, я африканец. А мужик такой, – ни хера себе! Я представляю, что у вас за цыгане там!!! Короче, сел мой друг к бедуину и погнали. Сказал, куда ехать, бедуин кивнул, и все. Едут, молчат. Дорога тянется – одна и та же пустыня. Воды хлебнули, разговорились. А то ведь эти типы, кочевники, такой народец, башку отрежут с улыбкой – и привет! Нормально разговорились, мой друг ему говорит, – у меня курнуть есть, дунешь? Бедуин ему – ладно, мол, попробуем, а ты давай разговаривай, а то я могу заснуть за баранкой, дело такое, ты не замолкай, а то скорость большая. Пыхнули они, значит, едут дальше. Пустыня – та же самая. Потом бедуин тормозит и говорит нашему, – садись за руль, а я посплю, ехать вперед и вперед. Ночь уже что ли там наступила. Поехали они далее. Потом бедуин уже нашему чухает, – моего плану попробуешь? Попробовали, хапанули, значит, на двоих – и сразу все унесло. Гашиш там у них – смертельный. Только это секрет, ты – никому, с меня друг тоже слово взял. Но мы-то все – свои на этой Земле, так? В общем, совершил свой трэмп и попал домой наутро. А позже сестрица ему двигает дело, – если хочешь, поезжай на Мертвое море, на самый попсовый пляж, надо у одного знакомого голландца ящик почтовых марок принять, ну ты его сразу опознаешь, он такой особенный, короче говоря, встретитесь, господь сведет. Ну, и поехал на море друг. Приезжает: жара, миллион людей на песке выпадает, все почти голые, трусы, волосы, зонты от солнца, музыка, мячи в небо улетают, напитки звенят, у всех одно отвисалово, ну он идет по пляжу, думает, встречу этого голландца или нет – неизвестно. Вдруг натыкается прямо у линии прибоя на человека в яркой, какой-то расписной, короче, неописуемой рубахе, с вот таким вот лицом, глаза аж вот так, губы постоянно куда-то туда, брови не на месте, сидит весь такой-вот, какие-то песни мычит, посреди пляжа, под палящим солнцем. Мой друг к нему подходит и их взгляды встречаются. Голландия? – спрашивает. – Голландия, – отвечает. Садись. Сели рядышком, море мертвое плещется, солнышко жарит, укислились и – полный вперед, курс на белый дом! Узнать друг друга не так уж трудно, встретиться можно и на Килиманджаро. Так что все получилось замечательно. Есть целые поселения, представь, совсем другое дело; какое там экстази! просто – экстаз . Нечто вроде кибуцци – коммуна с общим жильем, но работа особенная, рассказывал один братан, олдовый, на Средиземноморье, дядька богатый, дает хлеб и кров, и карманные расходы, а ты делаешь, что можешь – шьешь феньки всякие, музыку делаешь от души, картины пишешь или рассказы, или танцем серьезно занимаешься, – и живешь сезон, а там и молитвы твои услышат, главное – не сиди мешком, раз-два, кислотный человечек зарулил откуда-то из Австрии, едет в Стокгольм ставить пьесу с пантомимой, а у тебя – философская система, книжка Хармса, фотографии твоих безумных друзей, там у нас сумасшедшее рекламное агенство, стопом по европам, глядишь – и до института трансперсонального сознания доберешься, и каждый имеет свою копейку с чего-то, все живут, кто-то там год в сквотче перекантовался, кого-то депортировали самолетом из Испании, с бутербродами, с TV, со стюардессами и комфортом, а в Мюнхене есть студия, там твоим видео очень заинтересовались, ты как-нибудь выкрои время – поезжай к ним, ты с ними в Питере уже встречался пять лет назад, вспомни. Вот так все и движется, брат. Мы здесь, как в консервной банке. Ядерные могилы, шахтеры в палатках живут посреди парка у исполкома, как в лесу, им в ООН предлагают идти и так далее. А мы из этой консервной банки ка-а-к вырулим, и больше не остановимся. Да, это же уже не шоу-бизнес, это что-то поболее. Школы Ошо помнишь эти? Это просто праздник! Все построено на знойном темпераменте Индостана, какие облака в небе клубятся, что ты! И школы Гурджиева, и Фрипп с «крафтиз» и все-все. Надо быть в курсе, да и сложно не быть в курсе. Раз уж вышел на уровень карнавала общемирового – давай! Вперед, по-честному! Все будет в порядке. А я потом с ОБ ночую у его друга, барабанщика. Понимаешь, он – Скорпион, но мягкий такой, деликатный, хотя и сильный, больше похож на одного моего знакомого, тот Рак. Корче говоря, мы представляли стихию Огня, въехали в мультфильм «Бивез и Батхед имеют Америку» по телевизору, такой маленький экран, сталинская квартира, потолки – далеко вверху, узкие длинные комнаты, светлые окна, балкон по колено, горд внизу, перед глазами – полная Луна и созвездия: Скорпион к эклиптике подключается через Антарес, Змееносец – вообще, как сковородка или бурдюк с вином, Лев – через Регул; и утром, над землей, над крышами домов, в светлом и мягком воздухе – подряд две радуги. Я вышел на дабл: закрыл дверь и оказался в параллельном мире, представь, высоченный потолок, белый пластик «под кафель», чистые стены, зашифрованный бачок и у пола – белый унитаз в стиле «модерн». Ровный белый свет со всех сторон, лампы не видно. Как в лифте на запредельное небо. В другое время этот туалет навел бы на меня суицид. Но тут наоборот: музыка «Продиджи» или «Чемикал бразерс», ровные углы, ноги в минус бесконечности, и ты один в этой коробке. Довольно красиво.

Потом мы лежим втроем на диване: я, ОБ и барабанщик-Скорпион, как братья, и пытаемся уснуть, нам нужен отдых. А я глаза распахиваю и вижу: уже светает, сквозь оранжевые шторы бьется свет, льнет к потолку яркими апельсиновыми квадратами, с чуть розовым отсветом, как на крашеных открытках сталинских времен – 1951 – 52 год, античные колонны Дома Отдыха в Сухуми, кипарисы зеленые, небо лазурное, фрукты стоят в мраморных вазах, виноград рассыпан по столу, дыни все разрезаны, вино холодное, прибой шуршит за фасадом санатория. Мы лежим на диване и мне кажется, что мы валяемся в мягком поле, далеко друг от друга, светает по-сухумски, и над нами, в неописуемой дали, где-то в бесконечной перспективе – прямоугольник потолка и черный угол шкафа. А, когда мы едем в трамвае в секонд-хэнд за пекинской капустой, она похожа и на кабачок, и на шпинат одновременно, то в этом трамвае я вижу, что все в звуковом мире сливается в одну нехитрую, но круто синкопированную музыкальную тему. Шум езды колес по рельсам, шелест встречных машин, позывные грузовиков, – пауза, – свист закрывающихся дверных створок, журчание электричества в троллее, каждый движоку говорит по-своему, у каждого мотоцикла – свое особое соло в общей синтезированной городской симфонии. В нужном месте я подаю голс, – кондуктор отвечает мне в унисон. Течем дальше. Секонд-хэнд зашифрованный, на самом видном месте. Удивительное местечко. Представь себе, полупустой первый этаж, в кремовых тонах, чуть коричневые, кофе с молоком, стены, тут на стеклянных прилавках: овощи, продукты вегетарианского питания, какие-то крупы, чуть ли не сластилин. У фруктов особый привкус: пресно выжидающий. Дальше мы поднялись на второй этаж, лестница и стены – в розовых тонах, подходит растафарское реггей, в дверном проеме – секонд-хэнд. Несколько дам роются в стальных корзинах с тряпьем, остальные вещи висят на тремпелях под потолком. Кассовый аппарат за стеклянной перегородкой: художественный вымысел, стекло отсвечивает алым, салатневым и фиолетовым. Народу крайне мало и мы не заходим в эту дверь. Спускаемся вниз.