Виктор Конецкий - Затрашние заботы

– Запретили их стрелять, вот они и обнаглели, – сказал Вольнов.

– Полярники все одно стреляют, – сказал старпом. – Всегда можно сказать, что он первый напал, а ты оборонялся только.

– А морж медведя бьет, – сказал Вольнов.

– Да, говорят, моржа они не трогают, – согласился старпом.

– Лево! Лево на борт! – приказал Вольнов. Он первым увидел, как сник и пропал бурун от винтов переднего сейнера. Сейнер застопорил машину. И через минуту Вольнов тоже перекинул рукояти телеграфа на «стоп».

Дизель еще несколько раз, все, тише и задумчивее, вздохнул и затих. В наступившей тишине слышен стал сплошной, ровный шорох, шелест. Это был какой-то живой, шевелящийся звук. Будто где-то рядом ползла огромная жесткая змея. Это бормотал и жаловался на что-то лед.

Лучше, когда не слышно этого звука, когда судно идет, стучит дизель и флаг на гафеле не обвисает, а треплется на ветру.

Чистой воды впереди не было видно совсем. Такое случалось уже много-много раз: ледовая перемычка, толчея из судов, моросящий дождь; мат, которым капитаны для бодрости крыли друг друга, красные следы сурика на льдинах и низкий, густой дым ледоколов…

Вольнов спустился в рубку и включил рацию. Это была маленькая станция типа «Урожай». Такие рации работают в степях, трактористы разговаривают со своими бригадами на полевых станах.

«Где– то сейчас дозревают хлеба, и от них пахнет теплой полынью», -подумал Вольнов, вращая верньер настройки.

Флагманский радист монотонно и равнодушно забубнил: «Циркулярное РДО с линейного ледокола „Капитан Мерихов“… Номер шестьсот пять. Всем капитанам…»

Бумага в журнале радиосвязи отсырела, и карандашный графит глубоко вдавливался в нее, когда Вольнов записал дату и время.

«…в случае невозможности форсировать ледовую перемычку в проливе Де-Лонга ледоколы будут выводить суда каравана обратно к Певеку. Каждые полчаса замерять уровень воды в льялах…»

У Вольнова на скулах вздулись желваки, он выругался. Он смотрел на свое отражение в оконном стекле. И видел там злое лицо с запавшими щеками, с тонкой бледной полосой сжатых губ; лобастое, плохо бритое. Он опять подумал о женщине, которую с каждым днем хотел видеть все сильнее и нетерпеливее…

«Судам второго отряда не закрывать связь! Всем капитанам! Приказ номер пятьдесят два… За отсутствие должной бдительности на судне и плохое наблюдение за камельком на кубрике, что повлекло за собой отравление матроса Тузова угарным газом, объявить капитану „МРС-7“ Иванову строгий выговор. Шестьдесят первый».

Вольнов ввинтил карандаш в бумагу. Этот «61»! Он всегда находит подходящее время для своих приказов!

…Дождь прекратился, но с норда подходил туман. Солнце уже поднялось где-то за тучами. Его лучи с трудом пробивались сквозь муть. Свинцовым блеском переливалась ледяная шуга И среди всей этой мешанины из льдов, воды, тумана, призрачного света застыли маленькие черные суда, ожидая приказа двигаться вперед

Старпом стоял на мостике, широко расставив ноги, уткнувшись грудью в рукояти штурвала, и напевал свою любимую песенку: «Пишут мне, что ты сломала ногу. Почему ты не сломала две?» Мотив песенки был блатной и заунывный. Старпом первый раз плавал в Арктике. Раньше, по собственному выражению, он «охотился на треску в Баренцевом море».

– Нам грозит зимовка в Певеке, – сказал Вольнов, вернувшись от рации.

– Очень хорошо, – сказал старпом.

– Чего тут хорошего?

– Делать на зимовке, должно быть, нечего, а деньги идут.

– Где ваша сознательность? – с тоской спросил Вольнов.

– Корпускул пожарное ведро утопил, – сказал старпом, зевая. Он умел уходить от сложных вопросов.

– Высчитайте с него.

– Обязательно, – сказал старпом. Вольнов опять увидел медведей. Они были

уже совсем близко. Медвежонок все отставал. Медведица часто оборачивалась и будто говорила ему что-то строгое. Потом она остановилась и стала ждать. Медвежонок виновато подбежал к ней и сразу же получил по морде. Он получил очень увесистую затрещину и даже перевернулся на спину, мелькнув черными подушечками своих маленьких лап. После этого медвежонок очень старался не отставать больше, но мама вдруг прибавила ходу. И тут медвежонку стало совсем туго. Он старался изо всех сил, он со страшной быстротой работал ногами, пытаясь перелезть через отвесный ропак, но все съезжал обратно. Мать стояла невдалеке и молча смотрела. Медвежонок наконец догадался обежать ропак со стороны, но сразу дал задний ход. Не хотелось ему подходить к маме близко и получать опять по физиономии. Он сразу будто бы нашел что-то интересное. Мать потребовала, чтобы он приблизился. Медвежонок перетрусил. У него был виноватый вид, он даже пополз на брюхе. Мама больше не стала его лупить. И скоро звери пропали за ропаками. И почему-то у Вольнова улучшилось настроение.

– Мы не зазимуем, – сказал Вольнов. – Нет. Мы пройдем на восток. Мы должны пройти.

– Очень хорошо, – сказал старпом. Ему совершенно все равно было: зимовать или пройти на восток.

Поднялся на мостик Григорий Арсеньевич, сказал, комкая, как все механики мира, в руках масляную ветошь:

– Поморы медведя зовут ошкуем. Ошкуй. Вот как они его зовут.

Механик улыбался. Он был доволен льдами, и огромным небом, и черной водой полыньи. Он дышал полной грудью. Он уже перестал бояться того, что его ссадят с корабля. И дизель работал пока прилично.

– Это «Мерихов» дымит? – спросил механик про ледокол.

– Да, – сказал Вольнов.

– А я с Леонидом Петровичем плавал вместе, – сказал механик. – С капитаном Мериховым. Он за революционную деятельность в Англии в тюрьме сидел. В самом Тауэре. А потом, когда на «Сталинграде» в одну навигацию Севморпутем прошел, так его англичане в свое географическое общество почетным членом приняли. Вот он приехал туда диплом принимать. Его спрашивают: «Вы где так хорошо по-английски выучились говорить?» А он: «Я, говорит, в Лондоне пять лет прожил…» – «Это где же?» – «А, говорит, в тюрьме». И вот теперь мы с ним опять вместе плывем… Странно как-то. Водку раньше вместе пили, а теперь Леонид Петрович с трубой во льдах проходит…

– А по вам никакой пароход не назовут, – сказал старпом. – Маленькая вы, механик, птица. Помрете – и все. С концами.

Такта у старшего штурмана было на пятерых. Но механик не обиделся и даже не загрустил.

– Это ты прав, – сказал механик. – Не всем же по морям с трубой плавать.

– Что-то наш авианосец хуже руля слушать стал, – сказал Вольнов. – Что вы об этом думаете, Григорий Арсеньевич?

– А вы на лед кого-нибудь пошлите, и пускай по морде ему пару раз треснет, по скуле! Чего, мол, плохо вертишься? Он и исправится, – сказал механик с усмешкой. Он часто говорил про судно, механизмы, инструменты, как про живых.