Виктор Конецкий - Затрашние заботы

– Я никогда и не подозревал, как она важна для меня. Я это понял только тогда, когда заметил в ресторане, что между вами что-то происходит. Я это сразу заметил, Глеб. И мне очень не хотелось оставлять вас вдвоем. Поэтому я и уходил все время. Ты такое можешь понять?

– Да.

– Мы были просто знакомы. Много лет. Случайные встречи. Воспоминания конца войны… Она была замужем. Я женат. У меня дети. И никаких таких мыслей у меня не возникало. И вдруг… Вероятно, ревность – сильный катализатор. Это глупо, но это так.

– Прости, – сказал Вольнов.

– Очень все смешно. Очень, – сказал Левин. – Ты у нее ночевал?

– Да.

Проснулся боцман, сонный, лохматый, полез по трапу наверх в гальюн. Левин дождался, когда боцман исчезнет в люке, и спросил:

– А что произошло потом?

– Нечуткость. Моя.

– Большая?

– Вероятно, да.

Левин сел на койке и залпом выпил чай.

– Все это очень странно, – сказал он.

– Я писал ей со всех стоянок. Она не ответила.

– Ты никогда не сможешь сделать ее счастливой. Ты человек без позвоночника. У тебя есть только хорда.

– С чего это ты? – спросил Вольнов, обматывая ногу теплой портянкой. – И не пора ли тебе на судно? По-моему, сжатие начинается.

– Ты все еще надеешься пройти в Чукотское море, на чистую воду?

– Я пройду.

– Я шел, я плавал, я держал курс, а как сели на мель, так «мы»… – пробормотал Левин, прислушиваясь. – Действительно, вроде бы шуметь начинает.

– Глеб Иванович! – крикнул в люк старпом, размахивая журналом радиосвязи. – Радиограмма! Правительственная!… И «Микоян» подошел!

Вольнов поймал журнал.

– Читай вслух, – попросил Левин.

Вольнов прочитал, с трудом разбирая корявые буквы старпомовского почерка на влажной бумаге: «Правительственная. Начальнику Северного перегона, всему личному составу флотилии рыболовных судов, идущих верхним маршрутом. С большим вниманием и волнением следим за вашей мужественной работой по проведению рыболовных судов в суровых и трудных условиях осенней Арктики. Твердо верим, что в ближайшее время вся флотилия благополучно прибудет в конечный пункт. Рыбаки Камчатки, Сахалина и Приморья с нетерпением ждут пополнения своего флота. Того пополнения, которое вы так умело и самоотверженно ведете вперед. Желаем вам лучших успехов. Подписал замминистра рыбной промышленности…»

– Я бы хотел, чтобы она была счастлива, – сказал Левин. – Я помню, как она девчонкой танцевала нам в палате бабочку… Это было смешно и трогательно. И она еще приносила песца в клетке и совала в клетку палец. И песец ее не кусал. А песцы вообще всех кусают… Я хочу, чтобы у тебя с ней ничего не получилось.

Вернулся боцман, все еще заспанный, сказал:

– А на земле люди по-настоящему живут, на танцы ходят. И в кино, да, Глеб Иванович?…

А женщина, о которой думали сейчас капитаны, ехала в пригородном поезде. Она везла в Архангельск дочку, свою Катьку.

Здесь был только ранний вечер, а не глухая ледяная ночь.

В вагоне пахло солеными огурцами.

Поезд был пригородный, часто останавливался. Вокруг полустанков смыкались леса. Леса, леса, леса – бесконечные толпы шершавых елей и еще не облетевших, красных осин.

Катька спала, положив голову на колени матери. Катька загорела за лето. Она немного огрубела в детсаде, но стала очень веселой. Даже сейчас, во сне, она улыбалась. И ее улыбка была лукавой. Ее брови побелели от солнца, а на щеке чернела ссадина.

Катьке снился маленький пушистый кролик. Кролик часто дышал носом и жевал красную морковку.

Вагон покачивался, колеса дружно, но равнодушно работали. У стрелок зажигались первые желтые огни. Солнце опускалось за толпы черных елей.

Агния везла дочку домой раньше срока. Она вдруг соскучилась по ней так, что не могла больше ждать. И тогда она переплыла Двину на пароходике, села в поезд и отправилась в Гуляево. Она приехала, когда дети ужинали. Катька сидела у самого окна столовой, ела манную кашу и, когда увидела мать, бросила ложку и приложила палец к губам. Она знала, что нельзя нарушать порядок. Она должна была доесть кашу, а уж потом бежать к маме. Агния говорила с заведующей и смотрела на Катьку. И ей не терпелось скорее взять ее на руки, маленькую и легкую. И вот теперь они вместе ехали домой. Катька спала и улыбалась. Агния смотрела в окно. За окном летел паровозный дым. Было так, как в самолете, когда самолет идет в облаках.

– Проснись, пожалуйста, – сказала Агния и пощекотала дочке коленки. – Как же мы доберемся домой, если ты так разоспишься?

Паровоз загудел весело и громко где-то впереди. Катьке не хотелось просыпаться, но она все-таки потянулась на мягкий домашний голос.

– Проснись, пожалуйста, а? Мне скучно одной, – шепнула Агния прямо в маленькое ухо.

И Катька открыла глаза.

– Мы еще едем, мама? – сонно спросила она. – Я видела белого кролика, мама.

– Ты все время улыбалась, Катька.

– Он ел красную морковку.

– И хрумкал?

– Лошади хрумкают сильнее, – сказала Катька, подумав.

– Лошади большие, а кролики маленькие.

– Это был совсем маленький кролик.

– Значит, он был крольчонком.

– А почему мы так долго едем?… Мы едем по рельсам?

– Да. По длинным, длинным рельсам.

– Я тебя очень люблю.

– Я тебя тоже, маленькая моя.

Вагон был почти пуст. Только три солдата лежали на лавках и курили в рукава. Им было совестно курить прямо в вагоне, но очень не хотелось выходить в тамбур.

– Товарищ капитан! – крикнул кто-то в люк.

– Да! – в один голос откликнулись Вольнов и Левин.

– Ледоколы гудят: «Иду вперед, следуйте за мною».

Вольнов натягивал сапоги. Они были мокрые, лезли с трудом. Вольнова всегда бесило, когда сапоги не лезли на ноги, он чертыхался.

– Нужно носить валенки, – сказал Левин. – Ты понял, зачем я сегодня приходил к тебе?

– Нет, я ничего не понял.

Вернее, он просто не знал, что ему следует говорить и делать. И только бы Яшка не стал опять хохотать.

Лед за бортами всхлипывал, потом заработал дизель на «Седьмом».

Вольнов первым поднялся на палубу.

Ночь. Густой липкий туман. Ветер сразу залезает в рукава ватника. Дымным огнем светят где-то рядом прожекторы ледокола. Шевеление серых льдин вокруг. Далекие и близкие визги сирен – сейнеры репетируют сигнал ледокола. Очень зябко.

Левин на миг еще задержался возле Вольнова, спросил:

– Нитроглицерин или валидол у Арсеньича есть?

– Есть.

Левин скользнул вдоль борта и перепрыгнул на свой сейнер, и сразу донесся его голос: «Все наверх! По местам стоять! Со швартовых сниматься!»

На палубе «Седьмого» закопошились неуклюжие тени.

– Старший штурман, где вы? – спросил Вольнов.

– Здесь, товарищ капитан.