Эрих Ремарк - Возлюби ближнего своего

Он постучал. Никто не ответил. Он постучал еще раз. От страха перед неизвестностью он почувствовал спазмы в желудке и открыл дверь.

Маленькая комнатка была залита лучами послеполуденного солнца – словно мирный островок из какого-то другого мира, и казалось, что рвущееся вперед, звенящее время не имело больше никакой власти над бесконечно тихой фигуркой, лежавшей на кровати и смотревшей на Штайнера. Тот немного покачнулся, и шляпа выпала из его руки. Он хотел нагнуться и поднять ее, но внезапно сзади его словно что-то ударило, и, не отдавая себе отчета, что делает, он опустился на колени перед кроватью и беззвучно затрясся в лихорадочной дрожи – он вернулся.

Глаза женщины долго и спокойно смотрели на него. Потом в них появились искорки беспокойства. Кожа на лбу вздрогнула, а губы зашевелились. Теперь уже в глазах горел страх. Рука, неподвижно лежавшая на одеяле, поднялась, словно хотела удостовериться и пощупать то, что видели глаза.

– Это я, Мария, – произнес Штайнер.

Женщина попыталась приподнять голову. Глаза ее бегали по его лицу, которое находилось уже совсем близко.

– Успокойся, Мария, это я, – сказал Штайнер. – Я приехал.

– Йозеф… – прошептала женщина.

Штайнер вынужден был опустить голову. Слезы заполнили его глаза. Он закусил губу и проглотил комок, подступивший к горлу.

– Это я, Мария. Я вернулся к тебе.

– Если они тебя найдут… – прошептала жена.

– Они меня не найдут. Не смогут найти. Я останусь здесь. Я могу остаться у тебя.

– Дотронься до меня, Йозеф… Я должна почувствовать, что ты рядом. Видеть – я тебя часто видела…

Он взял ее легкую руку с голубыми прожилками в свои и поцеловал. Потом наклонился над ней и приложил свой губы к ее губам, усталым и уже далеким. Когда он поднялся, глаза ее были полны слез. Она тихо качнула головой, и капли полились с лица, словно дождь.

– Я не думала, что ты приедешь… Но я все время ждала тебя.

– Теперь я буду рядом…

Она попыталась его оттолкнуть.

– Тебе нельзя здесь оставаться! Ты должен уехать. Ты не представляешь себе, что здесь было. Ты сейчас же должен уехать! Уезжай, Йозеф!

– Это не опасно.

– Нет, опасно. Мне лучше знать. Я тебя повидала, а теперь – уезжай! Долго я не проживу. А умереть я могу и без тебя.

– Я устроил все так, что могу остаться у тебя, Мария. Сейчас многих амнистируют, под амнистию попаду и я.

Она недоверчиво взглянула на него.

– Это правда, – продолжал он. – Клянусь тебе, Мария. Пусть никто не знает, что я здесь. Но ничего страшного не случится, если об этом и узнают.

– Я ничего не скажу, Йозеф. Я никогда ничего не говорила.

– Я знаю, Мария. – Его словно обдало теплой волной. – Ты развелась со мной?

– Нет… Не смогла этого сделать, и не сердись на меня.

– Я хотел этого ради тебя. Тебе было бы гораздо легче жить.

– Мне не было трудно. Мне помогали. Помогли получить и эту палату… Когда я одна, ты чаще бываешь рядом со мной.

Штайнер посмотрел на нее. Лицо ее стало как-то меньше, осунулось, а кожа была изжелта-бледной, восковой, с голубыми тенями. Шея стала хрупкой и тонкой, резко выделялись ключицы. Даже глаза были затуманены, а губы бесцветны… Только волосы блестели и сверкали. В лучах послеполуденного солнца они казались золотисто-багряным венком, резко контрастировавшим с маленьким, как у ребенка, телом, которое уже почти не в силах было подняться.

Открылась дверь, и вошла сестра. Штайнер встал. Сестра держала в руке стакан с жидкостью молочного цвета. Она поставила стакан на столик.

– К вам пришли? – спросила она, бросая на Штайнера быстрый взгляд.

Больная едва заметно кивнула.

– Из Бреслау, – прошептала она.

– Так издалека? Это чудесно. Тогда вы сможете немного побеседовать.

Пока сестра вынимала градусник, ее синие глазки опять быстро взглянули на Штайнера.

– Температура повышена? – спросил тот.

– Нет, что вы! – радостно сообщила сестра. – У нее уже несколько дней нормальная температура.

Она положила термометр в стакан и вышла. Штайнер придвинул стул поближе к кровати и сел рядом с Марией. Он взял ее руки в свои.

– Ты рада, что я здесь? – спросил он, хорошо понимая бессмысленность своего вопроса.

– Для меня это – все, – сказала Мария не улыбнувшись.

Они смотрели друг на друга и молчали. Слов почти не было. Они – рядом, и этого более чем достаточно. Они смотрели друг на друга, и ничего более для них не существовало. Один растворился в другом. Они вернулась друг к-другу. В их жизни не осталось больше ни будущего, ни прошлого – только настоящее. Покой, тишина, мир.

В палату снова вошла сестра. Она поставила черточку на температурной кривой. Но они ее не заметили. Они смотрели друг на друга. Солнце начало клониться к горизонту. Его лучи медленно, словно не решаясь, сползли с чудесных горящих волос и соскользнули на подушку, потом неохотно отступили к стене и поползли по ней. А два человека продолжали смотреть друг на друга. Пришли сумерки на своих синих ногах, заполнив собой комнату, а они все смотрели друг на Друга, до тех пор, пока из углов комнаты не выступили тени и не покрыли своими крыльями бледное лицо, единственное лицо.

Дверь открылась. Вместе с потоками света вошел врач, за ним – сестра.

– Вам пора уходить, – сказала сестра.

– Хорошо. – Штайнер поднялся и нагнулся над кроватью. – Завтра я снова приду, Мария.

Она лежала на кровати, словно наигравшийся до усталости и довольный ребенок, и на губах ее играла полумечтательная улыбка.

– Да, – сказала она, и он не понял, обращается ли она к нему или к его воображаемому образу. – Да, приходи…

В коридоре Штайнер дождался врача и спросил его, сколько ей осталось жить. Тот поднял глаза.

– В лучшем случае дня три-четыре. Странно, что она вообще до сих пор жива.

– Спасибо. – Штайнер медленно спустился вниз по лестнице. У выхода он остановился и внезапно увидел город. Он не заметил его, когда приехал, но теперь город лежал перед его глазами – отчетливый и реальный. Он увидел улицы и сразу же почувствовал опасность, невидимую, безмолвную опасность, которая подкарауливала его на каждом шагу, на каждом углу, в каждой подворотне, в каждом прохожем. Он знал, что мог сделать против нее Очень немного. Этот белый каменный дом за его спиной был именно тем местом, где его могли схватить, словно зверя в джунглях, пришедшего на водопой. Понимал он и то, что ему где-то надо найти пристанище, чтобы иметь возможность прийти сюда снова. Врач сказал: три-четыре дня. Капля в море и в то же время целая вечность. Минуту он размышлял, не навестить ли ему одного из своих старых друзей, но потом отказался от этой мысли и решил остановиться в каком-нибудь из отелей среднего класса. В первый день это меньше всего бросится в глаза.