Пауло Коэльо - Одиннадцать минут

Его тело обмякло, навалилось на меня всей своей тяжестью, и не знаю, как долго лежали мы, не размыкая объятий, а я гладила его голову – как в тот день, когда мы с завязанными глазами ласкали друг друга в номере отеля, – и чувствовала, что бешеный стук его сердца утихает, а пальбы, едва прикасаясь, скользят по моим рукам, заставляя каждый волосок на моем теле стать дыбом.

Он, вероятно, понял, что мне тяжело, перекатился на бок, потом лег на спину рядом со мной, и мы уставились в потолок, где горела люстра с тремя рожками.

– Добрый вечер, – произнесла я.

Он притянул меня к себе еще ближе, так что моя голова оказалась у него на груди, и лишь спустя несколько минут ответил «Добрый вечер».

– Соседи, наверно, все слышали, – продолжала я, не очень понимая, что будет дальше, потому что говорить сейчас «Я люблю тебя» не имело ни малейшего смысла: он и так это знал, а я и подавно.

– От двери сквозит, – ответил он, хоть и мог бы сказать: «Как это чудесно». – Пойдем на кухню.

Мы поднялись, и только теперь я заметила, что он даже не успел раздеться и оставался в том же виде, в каком открыл мне дверь, если не считать, конечно, изрядного беспорядка в туалете. Я набросила на голые плечи свой пиджачок. Мы прошли на кухню, он сварил кофе, выкурил подряд две сигареты, а я – одну. Присели к столу. «Спасибо», сказал он глазами, «И я тебе благодарна», взглядом ответила я. Таков был наш безмолвный диалог.

Наконец, он отважился спросить, почему я с чемоданами.

– Завтра в полдень улетаю в Бразилию.

Женщина всегда знает, когда мужчина нужен ей и важен. А наделены ли этим даром мужчины? Или же мне придется сказать: «Я люблю тебя», «Я не хочу разлучаться с тобой», «Попроси меня остаться»?

– Не надо, – да, он понял, что имеет право сказать мне это.

– Надо. Я дала обет.

Потому что иначе могла бы поверить, будто все это – навсегда. А ведь это не так, а ведь это – всего лишь кусочек мечты, обуревающей девчонку из захолустья, которая приезжает в большой город (ну, если честно, не очень большой), проходит через множество испытаний, но наконец встречает человека, предназначенного ей судьбой. Да, вот он, «хеппи-энд», благополучное завершение всех моих мытарств, и, всякий раз вспоминая о жизни в Европе, я буду вспоминать того, кто полюбил меня, кто навсегда останется моим, ибо я уже побывала в его душе,

Ах, Ральф, ты и не знаешь, как сильно я тебя люблю. Думаю, что все мы, впервые в жизни въяве увидев вымечтанного нами мужчину, в тот самый миг и влюбляемся в него, хоть разум и подсказывает, что мы ошибаемся, и начинаем бороться – без желания победить в этой борьбе – со своим инстинктом. Но приходит мгновение, когда чувство берет верх – это и произошло в тот вечер, когда я шла босиком по Английскому парку, страдая от боли и холода и сознавая, как сильно, Ральф, ты меня любишь.

Да, я люблю тебя, как никогда никого не любила, – и потому покидаю тебя навсегда, ибо если сон станет явью, то желание обладать тобой, стремление к тому, чтобы твоя жизнь стала моей... все это в конце концов неминуемо превратит любовь в рабство. Да нет – мечта гораздо лучше. Надо быть поосторожней с тем, что мы забираем с собой из страны – или из жизни.

– Ты не получила оргазма, – сказал он, пытаясь сменить тему, не напирать, разрешить ситуацию. Он боялся меня потерять и полагал, что, имея в запасе целую ночь, сумеет сделать так, чтобы я передумала.

– Нет. Но наслаждение – огромное.

– Было бы лучше, если бы ты получила оргазм.

– Я могла бы притвориться – для того лишь, чтобы доставить тебе удовольствие, но обман – это недостойно тебя. Ты – мужчина, Ральф Харт, мужчина в самом полном и прекрасном смысле этого слова. Ты сумел помочь мне и поддержать меня, ты принял поддержку и помощь от меня – и так, что это не выглядело унижением. Да, мне бы хотелось кончить в твоих объятиях, но этого не произошло. И все равно, распростертая на холодном полу, ощущая твое горячее тело и ярость, с которой ты вошел в меня, я была в восторге.

Когда сегодня я относила книги в библиотеку, моя приятельница, которая там работает, спросила, разговариваю ли я со своим партнером о сексе. Мне ужасно хотелось ответить: «С каким еще партнером? О каком еще сексе?», но сдержалась, не за что было ее обижать – она всегда была так добра со мной.

А на самом деле после приезда в Женеву у меня было только два, как она выражается, «партнера»: один всколыхнул всю скверну, таившуюся на самом донышке моей души, и я позволила ему это сделать, более того – умоляла его об этом. А другой – это ты, человек, благодаря которому я вновь стала частью мира. О, если бы можно было научить тебя как, где, сколько времени, с какой силой нужно ласкать меня!.. И я знаю, ты не воспринял бы это как упрек, ты понял бы, что нет иного способа одной душе слиться с другой. Искусство любви – сродни твоей живописи: она тоже требует техники, терпения и, главное, навыка. И еще – отваги: иногда нужно зайти гораздо дальше того рубежа, на котором застревают обычные, скованные условностями люди, воображающие, что «занимаются любовью».

Я замолчала. Что, в самом деле, вещать, как с кафедры?! Но Ральф не стал ни спорить, ни соглашаться со мной. Он закурил третью за последние полчаса сигарету:

– Во-первых, сегодня ты будешь ночевать здесь, – сказал он не просительно, а требовательно. – А во-вторых, мы снова займемся любовью, но на этот раз – не так жадно и безоглядно. В конце концов, если ты хочешь, чтобы я понимал женщин, я хочу, чтобы ты лучше понимала мужчин.

Куда уж лучше?! Сколько через мои руки, через мое тело прошло их – белых, желтых, черных, иудеев и мусульман, католиков и буддистов! Неужели Ральф не знает об этом?

Но мне стало легче оттого, что наш разговор принял такой оборот. Была минута, когда я даже подумала, что Господь простит мне, если я нарушу обет. Но действительность вновь предстала передо мной, чтобы напомнить: мечта должна оставаться неприкосновенной, а я не имею права угодить в ловушку, расставленную судьбой.

– Да-да, чтобы ты лучше понимала мужчин, – повторил Ральф, заметив мой иронический взгляд. – Ты говоришь о природе женской сексуальности, ты хочешь помочь мне свершить плаванье по твоей плоти, ты твердишь, что необходимы терпение и время. Я согласен, но не приходило ли тебе в голову, что мы с тобой устроены по-разному – и разное время требуется тебе и мне? Не попенять ли тебе на Господа Бога, создавшего нас такими?

Когда мы встретились, я попросил, чтобы ты научила меня сексу, потому что желание во мне угасло. Знаешь, почему это произошло? Потому что на протяжении нескольких лет каждое, как принято выражаться, сношение оканчивалось для меня нестерпимым разочарованием, непобедимым унынием – ибо я давно уже понял, что не способен подарить моим возлюбленным то наслаждение, которое дарят мне они.