Кен Кизи - Порою нестерпимо хочется...

– Ой, я не хотела спрашивать о чем-то… о чем-то, что для тебя…

– Все о'кей. В этом вопросе ничего такого нет. Просто…

– Нет есть. Я же вижу. Правда, прости, Ли; я иногда говорю не думая. Я просто не понимала и решила спросить, я совершенно не хотела ударять по больному месту…

– По больному месту?

– Ну да, задевать неприятные воспоминания, понимаешь? Ну… знаешь, в Рокки-Форде, где мой дядюшка управлял тюрьмой… он обычно просил меня, чтобы я разговаривала с заключенными, когда приношу им пищу, потому что им, – он такие вещи хорошо понимал – беднягам, и без моего высокомерия приходится несладко. В основном бродяги, шлюхи, алкоголики – Рокки-Форд был когда-то крупным железнодорожным городом. И он был прав, им и без меня было плохо. Я слушала их рассказы о том, как они попали за решетку и что собираются делать дальше, и меня действительно это занимало, понимаешь? А потом это увидела тетя – пришла ко мне ночью, уселась на кровать и заявила, что я могу дурачить этих бедняг и дядю сколько угодно, но она видит меня насквозь. Она знает, какая я на самом деле, сказала она шепотом, сидя в темноте на моей кровати, и заявила, что я – хищница. Как сорока или ворон. Что мне нравится ковыряться в кровоточащем прошлом окружающих, сказала она, нажимать на больные места… и что она мне покажет, если я не одумаюсь. – Вив взглянула на свои руки. – И иногда… я, правда, еще не совсем уверена, мне кажется, что она была права. – Она подняла голову: – Ну, в общем, ты понял, что я имела в виду? про больное место?

– Нет. Да. Да – в смысле понял, и нет – своим вопросом ты его не задела… Просто я не могу ответить, Вив… Я действительно не понимаю, что я здесь делаю, сражаясь с этими бревнами. Но знаешь, когда я был в школе и сражался со старыми скучными пьесами и стихотворениями старых скучных англичан, я тоже не понимал, что я там делаю… и только притворялся, что я хочу, чтобы сборище скучных старых профессоров вручило мне диплом, дающий возможность преподавать ту же тухлятину более молодым, которые в свою очередь тоже получат дипломы, и так дальше, до скончания века… Тебе интересно? В свете обвинений твоей тетушки?

– Ужасно, – откликнулась она, – пока, по крайней мере.

Я снова опустился на бревно.

– Знаешь, хуже пут не придумаешь, – произнес я таким тоном, словно неоднократный опыт в этой области сделал меня всемирно признанным авторитетом. – Когда ты оказываешься в ситуации «и так, и так плохо». Например, в твоем случае, ты должна была ощущать вину и слушая заключенных, и отказываясь их выслушать.

Она терпеливо слушала, но, кажется, мой диагноз произвел на нее не слишком сильное впечатление.

– По-моему, мне доводилось испытывать нечто похожее, – улыбнулась она, – но, знаешь, меня это не очень долго волновало. Потому что я кое-что поняла. Мало-помалу до меня дошло: что бы там тетушка с дядюшкой обо мне ни думали, на самом деле они решали собственные проблемы. Тетя – ты бы видел! – она накладывала такой слой косметики: начинала в среду и, не моясь, продолжала до воскресенья, каждый день добавляя все новые и новые слои. В воскресенье она чуть ли не сдирала все это, чтобы сходить в церковь. После чего становилась такой благочестивой, что буквально ходила за мной по пятам, чтобы застать меня за губной помадой и устроить большой скандал. – Вив улыбнулась, вспоминая. – Она, конечно, представляла собой нечто особенное; помню, я мечтала, чтобы она проспала воскресенье – проснулась бы только в понедельник, – потому что, если бы всю эту косметику не смывать две недели, она бы просто превратилась в статую. Особенно при тамошней жаре. О Господи! – Она снова улыбнулась, потом зевнула и потянулась. Ее худые девчоночьи руки обнажились, выскользнув из рукавов. – Ли, – произнесла она все еще с поднятыми руками, – если мой вопрос не покажется тебе излишне навязчивым, тебе всегда было скучно учиться? Или что-то произошло, что лишило занятия смысла?

Я был настолько увлечен ее безмятежным словоизлиянием, что это внезапное возвращение ко мне и моим проблемам снова застало меня врасплох; и, заикаясь, я промямлил первое, пришедшее мне в голову. «Да», – сказал я. «Нет», – сказал я.

– Нет, не всегда. Особенно в первое время. Когда я начал открывать миры, существовавшие до нас, сцены из других времен, я был настолько увлечен, мне это казалось настолько ослепительно прекрасным, что хотелось прочитать все, когда-либо написанное об этих мирах, в те времена. Пусть меня научат, чтобы потом я мог учить этому других. Но чем больше я читал… через некоторое время… я понял, что все они пишут об одном и том же, все та же старая скучная история «сегодня – здесь, погибло – завтра»… и Шекспир, и Мильтон, и Мэтью Арнольд, даже Бодлер, и этот котяра, как его там, написавший «Беовульфа»… одно и то же, движущееся по тем же причинам и приходящее к одному и тому же концу, – Данте ли это со своим Чистилищем или Бодлер… все та же старая скучная история…

– Какая история? Я не понимаю.

– Какая? Ой, прости, меня куда-то понесло. Какая история? Вот эта – дождь, гуси, кричащие о своих невзгодах… вот именно этот мир. Все они пытались сделать с ним что-нибудь. Данте весь свой талант вложил в создание Ада, так как Ад предполагает Рай. Бодлер курил гашиш и обращал свой взор внутрь. Но и там ничего не было. Ничего, кроме грез и разочарований. Их всех гнала потребность в чем-то еще. А когда потребность иссякала, а грезы и разочарования меркли, все они возвращались к одной и той же старой скучной истории. Но, понимаешь, Вив, у них было одно преимущество, они обладали тем, что мы потеряли…

Я ждал, когда она спросит, что я имею в виду, но она сидела молча, сложив руки на черном плаще.

– …У них было безграничное количество «завтра». Если мечту не удавалось воплотить сегодня, ну что ж, впереди было еще много дней и много планов, полных страстей и будущего: что из того, что нынче не вышло? Для поисков реки Иордан, Валгаллы или падения воробья, предсказывающего особую судьбу, всегда было завтра… мы могли верить в Великое Утро, которое рано или поздно наступит, у нас всегда было завтра.

– А теперь нет?

Я взглянул на нее и ухмыльнулся.

– А ты как думаешь?

– Я думаю, что, вероятнее всего… завтра в половине пятого прозвонит будильник, и я спущусь вниз готовить блины и кофе точно так же, как вчера.

– Конечно, вероятнее всего. Но, скажем, Джек неожиданно возвращается домой с больной спиной, разъяренный на стальных магнатов, совсем без сил, и застает Джекки и Берри, занимающихся тем самым в его кресле… Что тогда? Или, скажем, Никита принимает лишний стакан водки и решает: какого черта? Что тогда? Говорю тебе: шарах! – и все. Красная кнопочка – и шарах. Так? Эта-то кнопочка и отличает наш мир; мы не успели научиться читать, как «завтра» для нашего поколения стали определяться этой кнопочкой. Ну… по крайней мере, мы отучились обманывать себя Великим Утром, которое когда-нибудь наступит, если ты не можешь быть уверенным в зтом «когда-то», какого черта тратить свое бесценное время и уговаривать себя об этом «Утре».