Ромен Гари - Жизнь впереди

– Вы должны мне за три года пансиона, мосье Кадир. Целых одиннадцать лет вы не подавали никаких признаков жизни.

Хмыря аж подбросило на стуле.

– Признаки жизни, признаки жизни, признаки жизни! – проблеял он, обратив глаза к небесам, где всех нас когда-нибудь ждут. – Признаки жизни!

При каждом своем выкрике он судорожно дергался на стуле, словно его то и дело без всякого почтения пинали в зад.

– Признаки жизни – нет, вы просто смеетесь надо мной!

– Это последнее, чего бы я хотела, – заверила его мадам Роза. – Вы бросили своего сына, как… как ненужный хлам, вот как это называется.

– Но я ж говорю, у меня не было ни фамилии вашей, ни адреса! Дядя Айши хранил расписку в Бразилии! Я сидел под замком! Только сегодня утром вышел на свободу. Еду к свояченице в Кремлен-Бисетр, они там все умерли, кроме их мамаши, у которой все и осталось. Та насилу вспомнила, что когда-то пришпилила расписку булавкой к фотокарточке Айши, чтоб сын был с матерью вместе! Признаки жизни! Что вы имеете в виду под признаками жизни?

– Деньги, – здраво ответила мадам Роза.

– Где же мне, по-вашему, их было взять, мадам?

– Ну, уж в эти вещи я вникать не собираюсь, – сказала мадам Роза, усиленно обмахиваясь японским веером.

Кадык у мосье Кадира Юсефа ходил как скоростной лифт, так судорожно он заглатывал воздух.

– Мадам, когда мы доверили вам своего сына, я был полностью платежеспособен. Имел трех жен, работавших на Центральном рынке, и одну из них нежно любил. Я мог позволить себе дать своему сыну хорошее образование. У меня даже было вполне официальное имя, Юсеф Кадир, хорошо известное полиции. Да, мадам, хорошо известное полиции, однажды это появилось даже в газете крупными буквами. «Юсеф Кадир, хорошо известный полиции… » Хорошо известный, мадам, а не плохо известный. Но потом я впал в невменяемость, и свершилось это несчастье…

Он рыдал прямо как какая-нибудь старая еврейка, этот тип.

– Никому не дозволено бросать своего сына, как ненужный хлам, без оплаты, – строго заметила мадам Роза и снова принялась обмахиваться японским веером.

Единственное, что меня интересовало во всей этой истории, так это узнать, я ли тот самый Мухаммед или нет. Если это я, тогда мне не десять лет, а четырнадцать, и это важно, потому что в четырнадцать лет ты уже далеко не пацан, а это лучшее, что может с тобой произойти, потому что можно уже не так бояться Призрения. Мойше, который стоял в дверях и слушал, тоже не особенно волновался, потому что раз этого доходягу зовут Кадир, да еще Юсеф, то у него мало шансов оказаться евреем. Заметьте, я вовсе не говорю, что быть евреем – такое уж везение, у них тоже проблем хватает.

– Мадам, я не пойму, действительно ли вы говорите со мной в таком тоне, или же я ошибаюсь из-за своей психиатрической мнительности, но я был отрезан от внешнего мира одиннадцать лет и просто физически не имел возможности… У меня тут с собой медицинская справка, которая подтверждает мои слова…

Хмырь нервно зашарил по карманам – он был из тех, кто уже ни в чем не уверен, и у него запросто могло вообще не быть той психиатрической бумаги, на которую он надеялся, ведь потому-то его и посадили под замок, что он все себе воображал. Психические – это люди, которым все время внушают, что у них нет того, что у них на самом деле есть, и что они не видят того, что на самом деле видят, и от этого они в конце концов и свихиваются. Впрочем, хмырь отыскал-таки в кармане нужную бумагу и протянул ее мадам Розе.

– Да на кой мне документы, которые что-то там подтверждают, тьфу на них, тьфу, тьфу, – проговорила мадам Роза, изображая, будто черту глаза заплевывает, как полагается в таких случаях.

– А сейчас я в полном порядке, – заявил мосье Юсеф Кадир и оглядел всех нас, чтобы удостовериться, что так оно и есть.

– Продолжайте, прошу вас, – сказала мадам Роза, потому что больше ничего говорить не оставалось.

Но по нему вовсе не было видно, чтобы он был в полном порядке: глаза у него так и молили о помощи, потому что глаза больше всего в ней нуждаются.

– Я не мог посылать вам деньги, потому что меня объявили не отдававшим себе отчета в совершенном мной убийстве и посадили под замок. Видно, это дядя моей несчастной жены посылал вам деньги, пока не помер. Я жертва рока! Посудите сами, да разве я совершил бы преступление, будь я в нормальном состоянии, не представляющем опасности для общества? Я не могу вернуть жизнь Айше, но перед смертью хочу обнять своего сына и попросить его простить меня и молить за меня Господа.

Он мне уже всю плешь переел, этот тип, со своими отцовскими чувствами и домогательствами. Во-первых, для моего отца он рожей не вышел – тот должен быть настоящим мужчиной, настоящим из настоящих, а не каким-то там слизняком. И потом, раз моя мать боролась за жизнь на Центральном рынке и боролась к тому же будь здоров, как он сам говорит, то никто, черт побери, вообще не может объявить себя моим отцом. Я родился от неизвестного отца, это уж верняк, благодаря закону больших чисел. Но я был рад узнать, что мою мать звали Айшей. Это самое красивое имя, какое только можно себе вообразить.

– Лечили меня очень хорошо, – продолжал мосье Юсеф Кадир. – Припадков больше не бывает, по этой части я вылечился. Но долго не протяну, сердце волнений не переносит. Врачи выпустили меня ради моих чувств, мадам. Я хочу увидеть своего сына, обнять его, попросить его простить меня и…

Вот черт, заладил как патефон.

– …и иногда молиться за меня. Он повернулся и стал смотреть на меня с ужасом, будто уже предвкушал волнения.

– Это он?

Но у мадам Розы голова варила как полагается и даже лучше. Она заработала веером, глядя на мосье Юсефа Кадира так, словно тоже кое-что предвкушала заранее.

Она помахала веером, помолчала, а потом обернулась к Мойше:

– Мойше, поздоровайся со своим папочкой.

– Здоров, пап, – с готовностью откликнулся Мойше, прекрасно зная, что он, Мойше, не араб и ему не в чем себя упрекнуть.

Мосье Юсеф Кадир сделался белее некуда.

– Простите? Я не ослышался? Вы сказали «Мойше»?

– Да, я сказала «Мойше», ну так что из того?

Хмырь вскочил. Словно на него что-то очень сильно подействовало.

– Мойше – имя еврейское, – заговорил он. – Это я знаю твердо, мадам. Мойше – не мусульманское имя. Конечно, и такие имена бывают, но только не в моей семье. Я поручил вам Мухаммеда, мадам, я не поручал вам никакого Мойше. Я не могу сына-еврея, мадам, мне здоровье этого не позволяет.

Мы с Мойше переглянулись, но нам удалось не заржать.

Мадам Роза вроде бы как удивилась. Потом сделала еще более удивленный вид. И принялась обмахиваться веером. Наступило глубокое молчание, в котором происходило много чего. Этот хмырь все стоял, но весь трясся, с головы до ног.