Владимир Лукин - Щепетильник

В тот день играли Скупого, и народу было очень много: почти вся чернь, купцы, подьячие и прочие им подобные. Много и знатных господ и посредственных чиновных людей из любопытства приезжают. Но дело не до описания туда ходящих и комедий там представляемых; а дело в принесении тебе благодарности за то, что твоею просьбою получил я случай доставить на русской язык сие сатирическое сочинение. К тому же и письмо мое, которое приписанием назвать долженствовало, и так уже слишком расплодилось и почти уже вышло из своего роду, но пусть читатели называют его, как им заблагорассудится. Я уверен, что ты почтешь его знаком дружбы моей. Ты причиною моего сновидения, и тебе долженствую приписать плод, от него полученный. Прими его, любезный друг, и верь, что я и наяву всего для тебя сделать не отрекуся, что дружба повелевает. Живи благополучно! Я сердечно желаю исполнения всех твоих желаний и без околичностей, которые между людьми, в письменах упражняющимися, а кольми паче между друзьями, не должны быть терпимы, просто сказываю тебе, что я есмь и вечно буду

П. П.* Чуть было и не забыл я о преважной для меня просьбе. Она будет состоять не в убеждении тебя к защите приписанныя от меня комедии, в противность многих писцов, кои свои сочинении единственно для получения обороны боярам надписывают, но в том она заключается, чтобы ты, ради бога, промолчал, что сие письмо довольно беспорядочно написано. Ежели ты скромен будешь, так немногие о том узнают по нижеследующим причинам. Иные заняты делами и не имеют времени читать наших сочинений, да они же и не поспеют за нами, потому что мы ныне чресчур поспешно бумагу мараем, иные вовсе наших трудов не читают; а иные хотя и читают, но не только о тех правилах, в коих читаемое ими сочинение должно быть написано, не ведают и ведать не будут, но и читают не для понимания, а для того, чтобы похвастать, будто и они нечто читают… А! я пропустил было еще род чтецов, которые почти все читают, но только на то, чтобы побранить трудившихся; и они имеют множество подражателей, которые хотя и ничего не знают, однако язвительно бранятся. О защищении же комедии просить тебя я ни малыя не имею нужды, твердо уповая, что хотя некоторые чтецы просмотрят мое надписание и предисловие, а от оных промчится слух и до тех, кои предисловии и надписании никогда не читают, а чрез то, и те и другие сведают, что комедия не моя, a во сне виденная.

Всякой, кто не поленится прочесть письма моего к г. Ельчанинову, пред сим напечатанного, увидит, что следующая комедия не плод трудов моих, но плод счастливого сновидения. Я пишу сие предисловие в защиту единого только слова и за то по справедливости можно назвать меня педантом. Пусть называют; что делать! я принужден на этот раз, хотя и неохотно, вытерпеть сию укоризну и должен непременно защитить данное оной комедии наименование.

Я писал к г. Ельчанинову, что странно показалося мне сию комедию назвать французским Галантерейщиком, как оную во сне называли, и я чаял, что многие читатели меня за то еще бы более, нежели за слово Щепетильника, осуждать стали. К тому же я и сам никогда бы не простил себе, издав на свет сие сочинение под чужестранным наименованием. Итак, следуя сему мнению, думал я, каким бы словом объяснить на нашем языке французское слово Bijoutier, и не нашел иного средства, как чтобы, войдя в существо той торговли, от которой произошло у французов оное название, сообразить ее с нашими торгами и рассмотреть, нет ли ей подобныя, что я без великого труда сыскал, и здесь предлагаю.

Во Франции в лавках Boutiques des Bijoutiers или Boutiques des galanteries продаются часы, табакерки, перстни, пряжки и другие мелкие золотые, серебряные, фарфоровые и прочие разных металлов и минералов вещи, которые по-французски галантереею называются и которые с французского языка в столичных наших городах почти всеми жителями под тем же именем приняты; за что тех, которые говорят, а не пишут, и винить почти не должно. Они, покупая из Франции вывезенные вещи, так их и называть начали, как у французов называются. Но мне, издавая сию комедию на русском языке, как уже выше сказано, не захотелось французское слово тиснуть русскими буквами. Чего ради, не взирая на то, что подвергнулся хуле, несметному числу мнимых в нашем языке знатоков, взял к тому старинное слово Щепетильника, потому, что все наши купцы, торгующие перстнями, серьгами, кольцами, запонками и прочим мелочным товаром, назывались и ныне называются Щепетильниками. И если бы у дедов наших часы, готовальники и прочие, французами и другим народом к нам вывозимые вещи, даже до самых ни к чему годных безделок были во употреблении, то бы и оные также щепетким товаром назывались и Щепетильниками продаваны были. И сверьх того неоднократно, не только от жителей малых городов и от купцов, но и от многих степенных господ, в столицах живущих, слыхал я в разговорах, что они вместо того: «Он одет богато или прибористо», говорят: «Он щепетко одет». Итак habit galant может назваться кафтан и щегольской и щепеткой, а из того следует, что сие слово не только к тем товарам, кой галантереею называются, приличествует, но может быть довольно объяснительно и к другим, но однакож не ко всем вещам, коим на французском языке прилагательное имя galant дается.

Итак для вышесказанных обстоятельств, а притом имея к чужестранным словам, язык наш безобразящим, совершенное отвращение, назвал я комедию Щепетильником, но назвал ее не с таким гордым намерением, чтобы никогда не переменить слова сего. Нет! Если те люди, кои язык наш лучше меня знают, и коих я всегда за то почитаю, если такие, говорю я, мнение мое опровергнут, то я в минуту с ними соглашуся. Но и тогда тем утешаться буду, что мною понуждены они к истреблению сего иноплеменнического слова, которое в наш язык совсем почти внедрилось и которое, если его, так как и многих, не истребят, может на долгое время остаться.

Что же принадлежит до переговорки таких людей, которые будут сие мною возобновленное слово опорочивать, не показав неоспоримого на мои доказательствы опровержения, то я таковым сказываю, что их неосновательная хула меня не тронет, ибо я знаю, что они большею частию все то хулят, чего не разумеют. Но что мне до оных хулителей, ведаю я, что их много сыщется, но они не опорочивают, а ругают, и для того надлежит их презрить, что и сделаю. Но когда они вместо брани напишут на мои погрешности осуждение, то я на оное, если будет неправильно, сделаю ответ учтивой, а если правильно, то употреблю его в мою пользу.

Много жалел я о том, что сия комедия почти не может быть играна, ибо в ней нет ни любовного сплетения, ниже завязки и развязки, как и в аглинском подлиннике, и она не что иное, как характеры, на театр выходящие. Короче, она такового ж роду, как Всесветный друг * и Река забвения* господина Легранда и подлинники господина Фагана, но в ней гораздо более соку. Сверьх того, она же для комедии в одном действии долговата, и ежели бы я ее сам переделывал и для представления готовил, то бы и сократить мог, но я, как уже все знают, ее себе не присвоиваю и печатаю для моих одноземцов, надеяся, что многие будут ее читать, подобно прочим сатирическим сочинениям, которые и в чтении приносят удовольствие и пользу всякому читателю, с добрым намерением за книгу принимающемуся. Я для таких только и тружуся, а не для тех, кои книгами стараются украшение комнатное сделать, а о том и не думают, что книги – и души и головы наши украшают.