Евгений Салиас-де-Турнемир - Ширь и мах (Миллион)

– Нет! Я бы на месте вашей афинянки поступила совсем не так… – звучит серебряный голосок красавицы баронессы. – Cette coquinerie d'Alcibiade [17] Это плутовство Алкивиада (фр.). не прошла бы ему даром… Она имела мало caractere [18] характера (фр.). .

– В таких приключениях la coqinerie est la coquetterie des hommes… [19] плутовство – кокетство мужчин (фр.). – заявляет молодой премьер-майор [20] Премьер-майор – чин в русской армии, равный подполковнику. , сердцеед и герой Кинбурна [21] Герой Кинбурна — участник победного для русской армии сражения с турецкими войсками в октябре 1787 г. на Кинбурнской косе, близ устья Днепра. .

– Когда женщина должна себя отстоять, – горячо продолжает баронесса, – то она перерождается: добрая – делается злой, глупая – умной и трусливая, как овечка, – тигрицей…

Завязывается спор. Почти все дамы на стороне баронессы…

– Полноте… Все вы правы! – решает графиня Браницкая. – Только побывав в положении вашей афинянки, можешь знать: что и как сделала бы…

Беседа снова переходит незаметно на непостоянство князя.

– Domptez le lion… [22] Укротите льва (фр.). – говорил кто-то, смеясь, баронессе.

– О, это не лев… – весело восклицает красавица. – Князь Григорий Александрович! Трудно найти в мире другого в pendant [23] пару (фр.). для сравненья… Он и медведь, и ласточка вместе!.. Знаете, что он?! J'ai trouve! Он – апокалипсический зверь… c'est la bete de Saint-Luc [24] Я нашла… это – зверь Сэнт-Люка (фр.). . Это – крылатый вол! Он лежит лениво и покорно у ног женщины, как и подобает a la bete du bon Dieu… [25] божьей коровке (фр.). И вдруг в мгновенье, quand on s'attend le moins [26] когда ждешь меньше всего (фр.). , взмахнет крыльями и умчится ласточкой.

– В синие небеса или к молдаванкам?..

– Да… к ногам другой женщины…

– Где докажет тотчас неверность пословицы, что одна ласточка весны не делает! – сострил генерал.

– Берегитесь, баронесса, – вымолвила Браницкая, – я передам дяде ваше сравненье. Оно верно, но не лестно… Вол?..

– Крылатый, графиня… je tiens a ce detail [27] я держусь этой детали (фр.). .

– Ага! Боитесь… что дядя выйдет из слепого повиновенья, – несколько резко заметила Скавронская.

– Слепое повиновенье есть исполнение всякого слова, всякой прихоти, – заметила сухо баронесса. – Этого нет.

– А вы бы желали этого?

– Конечно. Сколько бы я сделала хорошего, если бы каждое мое слово исполнялось князем. Je suis franche [28] Я – чистосердечна (фр.). . Конечно, хотела бы!

– Се que femme veut – Dieu le veut [29] Чего хочет женщина, хочет и Бог (фр.). .

– Да… но это старо и не совсем верно, – вмешивается пожилая княгиня.

– Правда! Надо бы прибавлять, – смеется баронесса, – quand la Sainte Vierge ne s'oppose pas [30] когда Святая Дева не воспротивится (фр.). .

– О! О! – восклицают несколько голосов.

– Voltairienne! [31] Вольтерьянка! (фр.) . – говорил генерал.

– Plutot… Vaurierme… [32] Скорее… бездельница (фр.). – прибавляет княгиня, трогая молоденькую женщину веером за подбородок. – Ох, мужу все отпишу… Он там пашей в плен берет, а жена здесь сама пленяется…

– Да… И напишите, княгиня. На что похоже. Барон там «курирует» опасность в битвах, а жена здесь бласфемирует [33] От фр. blasphemer – богохульствовать, кощунствовать. .

– Напишите! Напишите! Напишите!.. – раздается хор дам.

– Ох уж вы, молодежь… Грешите… – вздыхает старик сенатор. – Сказывается… все под Богом ходим!

– Да-с, ваше сиятельство… Истинно! А вот при Анне Ивановне, помните, не так сказывали…

– Как же? Как?

– Говорилось пошепту: «Все под Бироном ходим!»

И снова гулкий, звонкий и беззаботно звенящий смех раздается далеко кругом, будто рассыпается дробью по дорожкам среди подстриженных аллей.

В большой зале дворца тихо. Глухой, задавленный ропот едва журчит, прерывая эту тишину, соблюдаемую из высокого почтенья к месту и лицу. Народу тут всякого много, от сильных мира до самых слабых.

Великая награда привела сюда одного – чтобы отблагодарить, и великая обида привела сюда другого – просить заступничества. Этот получил вчера тысячу душ во вновь присоединенной Белой России, этот – богатые угодья, луга и леса из новых пустопорожних земель в Новой России, этот – серебряный сервиз в несколько сот рублей… Этот – крест, чин, придворное звание… А эти еще не получили, но желают получить и приехали ходатайствовать… А этот потерял все имущество от неправедной ябеды, этого разорила тяжба с соседом, родственником Зубовых, этот просит винный или соляный откуп, этот – местечка ради куска хлеба.

Во все века, у всех народов было, есть и будет то, что в этой зале теперь… Там, за высокими дубовыми дверьми – кабинет человека, который сам когда-то – простым офицером, мелким дворянином – мечтал о лишнем галуне, о лишнем рубле, а теперь для него все на свете… этот дворец, даже вся столица, даже иные пределы и иные враги этой империи – трын-трава.

Мир и люди ему – муравьиная куча… Наступит он по прихоти пятой на эту кучу – и сколько несчастных сделает, сколько горя, сколько слез. А захочет миловать – сколько счастливцев заплачут от радости и восторга и заблагодарят Бога за князя Таврического.

Что же он? Посланник неба? Олицетворенная духовная мощь? Гений? Нет, он – чадо случая, сын фортуны. Его сила в слабости людской.

Он владыка мира сего, раб своих похотей.

Но где нужна тщетная сила желания и воли сотни людей, он мизинцем двинет – и все творится по его мановению. И не в одном доме или одном городе, а на пространстве трети земного шара.

– Князь может много! – шепчет тощий, но важный сановник молодому франту, а около них дворянин из-под города Карачева, разоренный ябедой, смущенно мнет шапку в руках и робко, тайком прислушивается к их речи и вздыхает…

– Почему же так, ваше сиятельство?

– Царица всегда сделает по просьбе князя. А князь на просьбу царицы, бывает, ответствует: «Уволь, матушка, не могу. Приказ твой исполню, а коли просишь, не пеняй, не могу… Противно совести, или слову данному, или родственным чувствам!» Вот тут и аминь, государь мой.

И дворянин из-под Карачева отчаяннее мнет шапку, озираясь на сверкающие кругом мундиры, и все вздыхает…

– Воевательство, любезный приятель, токмо ему принесло пользу. Ему нужен был говор и шум на всю Европу, – тихо говорит генерал-аншеф с Георгием на шее другому сановнику, адмиралу в белом мундире с зелеными отворотами. – А государской статской надобности – умирать буду, скажу – не было и ныне нету. Что нам Таврида? Подобало создать между нами и оттоманами рубеж, независимое ханство… оплот… ограду… Да. А не брать себе… А он, поди, уже возмечтал и Царьград, и Элладу привоевать. А там уже недалече… и Иерусалим прихватить.