Николай Добролюбов - Стихотворения Михаила Розенгейма

Несколько лет тому назад появление стихотворений г. Розенгейма было невозможно: до того литература наша стояла далеко от вопросов, которым посвящена значительная часть этих стихотворений. Появись эта книжка в то бесплодное, глухое время, когда литература наша как будто решилась отречься от всякой мысли и занималась только различными сладенькими чувствованьицами да книжными мелочами, появись она среди всеобщей литературной немоты и вялости, – она бы, наверное, произвела фурор неслыханный. Мы помним, что лет пять тому назад списывались и переписывались стихотворения, имевшие гораздо менее прямоты и резкости, чем, например, хоть следующие стихи, в которых г. Розенгейм заставляет беса говорить каждому сановнику: (стр. 71–72):

В недавнее время от этих стихов все пришли бы в восторг, не требуя от них ни поэзии, ни силы выражения, ни звучности стиха, ни правильности рифмы, – или, лучше сказать, все эти качества сумели бы найти в них, в благодарность за смелость и откровенность основной мысли. Теперь – далеко не то. Стихотворения г. Розенгейма не возвышаются по идеям своим над уровнем современной литературы, давно уже обратившей серьезное внимание на общественные вопросы, и они уже не могут нас поразить так, как поразили бы прежде. Г-н Розенгейм несколько опоздал изданием своей книжки. – Мы уж давно прислушались к тем возгласам, которые раздаются в его стихах; и проза и поэзия последнего времени постоянно из кожи лезли, чтобы внушить нам правила честности и бескорыстия, соблюдение святости присяги, любовь к правде и закону, отвращение к лени, обжорству, лжи, лести, воровству и тому подобным злоупотреблениям… Пресловутые поэты и ученые, вроде гг. Бенедиктова, Вернадского, Кокорева, Львова, Семевского, Соллогуба и т. п., протрубили нам уши, вопия о правде, гласности, взятках, свободе торговли, вреде откупов, гнусности угнетения и пр. После них уже трудно приобрести себе знаменитость на том поприще, на котором они подвизались с таким успехом. Могут еще найтись люди, которые и теперь придут в ярое восхищение от либеральных стишков г. Розенгейма. Но таких, вероятно, будет уже не столько, сколько их было бы прежде. Большая часть читателей, похваливши благонамеренность г. Розенгейма, потребует, однако же, от стихов его некоторых положительных достоинств, и прежде всего – поэзии. Г-н Розенгейм сознается, что таким требованиям он решительно не может удовлетворить. В начале книжки его помещено стихотворение, в котором автор с похвальной откровенностью признается, что он пишет стихи по долгу, по желанию добра отчизне, без притязаний на искусство и что стихи его плохи {1} 1 Из стихотворения «Мне говорят, что я рискую…». . Мы верим всем этим признаниям, а последнее обстоятельство можем даже подтвердить собственным свидетельством. Только нам кажется, что автор напрасно так убивается из желания добра отчизне, ибо он сам же (в стихотворении Ю. В. Ж. {2} 2 Ю. В. Ж. – Ю. В. Жадовская. ) сознается, что стих его, нестройный и неискусный, никого не тронет, ни в ком не подымет сознанья правды и добра и что песни его

Именно так это и будет, так и должно быть по естественному порядку вещей: само собою разумеется, что песни ничего не посеют и не привьют убеждений своих, Странно, что г. Розенгейм может требовать от своих песен таких необыкновенных вещей… Разумеется само собою и то, что если нам высказывают идеи уже известные, да еще высказывают плохо, то поневоле скажешь, что «есть тут идея, да мы ее знали и прежде». Подобными замечаниями г. Розенгейм вовсе не должен огорчаться. Напротив, так как он пишет единственно из желания добра отчизне, то он должен радоваться, ежели окажется, что труд его уже не нужен, что то добро, которое он хотел посеять своими песнями, давно уже посеяно. С этой точки зрения мы полагаем, что все, что до сих пор нами сказано, должно быть очень приятно г. Розенгейму. Если он захочет удостоить нас своего доверия, то вместе со многими прекрасными людьми порадуется, что в немногие годы наше общество успело уже так далеко уйти, что для него перестали быть диковинкою стихотворения, подобные тем, какие сочиняет г. Розенгейм.

Но кроме прекрасных людей бывают на свете злые люди. Эти несчастные ничем не бывают довольны, потому что желания их слишком неограниченны. Их узнать чрезвычайно легко, проведши с ними какой-нибудь час. Начинается обыкновенно с того, что они жалуются, зачем им в обществе не дают говорить. Вы примете в человеке участие и как-нибудь для его утешения устроите так, что ему можно будет заговорить; он заговорит. Но на половине первой фразы кто-нибудь его перебьет и заговорит свое; он уж опять недоволен: зачем не дают ему кончить начатую фразу? Вы опять принимаетесь хлопотать и добиваетесь того, что злому человеку можно говорить без помехи. Кажется, тут бы уж он должен быть вполне доволен, потому что успел высказаться; – и дело бы, кажется, с концом… Но нет, злой человек опять недоволен: он утверждает, что слов его никто не слушает. «Да что тебе, братец, за дело до этого, слушают тебя или нет? тебе бы ведь только сказать», – возражаете вы и своим возражением только еще более бесите злого человека. Он начинает вам толковать, что он не сорока, не попугай, чтобы говорить только для процесса говорения, – что в моционе языка он вовсе не нуждается, что он говорит для того, чтобы передавать другим свои мысли, и т. н. Желая сделать угодное злому человеку, вы доставляете ему слушателей.