Глеб Успенский - «Недосуг»

…Поезд по обыкновению остановился около станции в три часа ночи; приезжие устали, иззябли и спешили по домам, забегая в буфет выпить водки, чтобы согреться, забегая в почтовое отделение, чтобы получить письма и газеты, в то время как артельщики таскают вещи, получают по квитанциям багаж. Вообще всегда в этот час на нашей станции идет торопливая ходьба, торопливый разговор, торопливая еда, шум, ходьба, суматоха…

– Всем вам, господа, жертвую по двести тысяч! – громко, во всеуслышание послышалось откуда-то сквозь шум и гам толкающейся толпы. Я было повернул голову в ту сторону, откуда эти слова послышались, но надо было пить водку «поскорей» и спешить… И вся публика, так же как я занятая своими суетливыми делами, хотела было обратить внимание на этот возглас, но за недосугом как-то не успела этого сделать…

– Что такое? – спрашивал иной, поднимая голову, но так как вместо ответа артельщик сует ему в руки багаж, то надобно сосредоточивать свое внимание на багаже, а тем временем уже и забылось то, на что хотел он обратить внимание.

Торопливо выпив водки и закусив, и я также хотел было спросить у кого-нибудь: «что такое?» и «кто это говорит?», но внимание мое было привлечено уж другим разговором.

– Тащите вы его, дурака, отсюда! – кричал буфетчик. – Федор! Скажи жандарму, чтобы взяли его… Говорено было не пускать.

– Так ведь ломится силом!..

Торопливый шум сильного и дружного натиска в дверях вновь побудил меня задать вопрос о том, что такое происходит, но едва я произнес:

– Скажите, пожалуйста…

Как ко мне впопыхах подбежал извозчик и проговорил:

– Пожалуйте садиться!.. Поспешать надо… мне еще одного барина в Тифин [1] Тифин – Тихвин. везть… уж сделайте милость…

Надо было «бежать» к саням… На бегу к повозке я миновал толпу служителей, жандармов, окруживших какого-то мужика, тщедушного (лампа слегка осветила его лицо), без шапки. Что он говорил, поясняя свои слова быстрыми нервными жестами, – не было слышно, а остановиться было некогда.

– Волоки, волоки его домой! – говорил кто-то тоном человека, привыкшего распоряжаться… – Ладно! присылай двести-то тысяч!

И вслед за мной, когда я осторожно спускался с обледенелых ступеней платформы, шумно гремя саблями и торопливо и громко стуча ногами, поспешно прошла толпа жандармов и сторожей, все с той же (теперь уже неясной от темноты) фигурой мужичонки посредине, и, сбежав со ступеней платформы, скрылась во тьме зимней ночи.

– Поволокли! – сказал ямщик, влезая на козла саней, – должно быть, запрут где-нибудь в казарме…

– Да кто это такой и что такое? – спросил я, на конец, когда кончились все хлопоты, и сани тронулись о путь.

– Да помешан тут один мужичонко… Всем, говорит, по двести тысяч рублей дам… Помните, я вам года три тому назад маляра рекомендовал?..

Не помня чужих хлопот и забот за своими хлопотами, я, как и все грешные, свои-то хлопоты помню хорошо и при словах ямщика весьма отчетливо вспомнил, что три года тому назад действительно надобно было оклеивать комнаты в деревенском доме и я искал маляра. Вспомнил я комнаты, которые нужно было оклеивать, вспомнил даже и обои, и рисунок на обоях, и цену, а маляра не вспомнил…

– Нет, – сказал я, – этого мужика у меня не было… кажется, не он оклеивал!..

– Да и есть не он… У вас тогда другие перебили… он только сторговался, а другие взяли работу-то!

Теперь я вспомнил и это обстоятельство. Точно, сначала пришел плюгавый мужичонко и наобещал с три короба – юлил, вертелся, бормотал… А потом пришли еще два маляра, старик и молодой сын, раскритиковали мужичонку в пух и прах, отрекомендовали себя с самой лучшей стороны («даже у купца Чистоплюева отделывали к свадьбе залу с панелью!»), взяли меньшую цену и даже, помнится, во все время работы, стоя на табуретах, шаркая руками по стенам и махая кистью по потолку, только и разговаривали, что о мужичонке…

– Ему бы только задаток взять, а там его и с собаками не найдешь… Он вот у курлянца взялся, так одного глянцу перервал на пять целковых – а потолку было всего саженей на шесть квадрату… Как можно! С неумелыми руками за это дело браться нельзя… А в наших местах народ какой? Понадобилась ему копейка, так он не то что за маляра себя выдаст, а за архиерея провозгласить не постыдится… Избаловался народишко начисто!

Все это я вспомнил, а так как время езды было праздное, то я и спросил ямщика от нечего делать:

– Отчего же это с ним?

– Да бог его знает… Нам недосуг дознаваться… Видно, уж так богу угодно… Я его путем-то и не знал… Только что иной раз подойдет, попросит работы – ну и рекомендуешь господам… а так чтобы касаться… И с своим-то делом еле-еле управишься…

– На чем же он помешался-то?

– На богатстве, вишь… Всем, говорит, по двести тысяч дам… Храм выстрою… попам пожертвую, вечное чтобы поминовение, кажному мужику справлю хозяйство… В буфет ломится, требует дорогого кушанья…

– Давно ли это с ним?

– А бог его знает!.. Недосужно нам мешаться в чужие дела… своего много…

– Да ведь он ваш?

– Наш-то наш… Да ведь у нас много всякого народу…

В это время сани круто повернули на старое московское шоссе; сильный ветер мерзлым колючим снегом ударил прямо в лицо и мне и ямщику; ямщик замолчал и закрылся рукавицей; я закрылся шубой, высоко подняв воротник. Оба мы замолчали, молча доехали домой, совершенно забыв маляра, и, проснувшись утром, я (да и ямщик также) уже совершенно не помнили вчерашнего дня… Настал новый день, новые хлопоты, новый недосуг…

Недосуг за недосугом, забота за заботой – и чем дальше, тем больше, и тем меньше возможности останавливать внимание не на личных только хлопотах… Сидел я так-то однажды дома и пробовал «заняться чтением». Давно уже, лет пять назад, надо было «проштудировать» одно серьезное сочинение в пяти больших томах, да все недосуг… «То то, то другое». Так и на этот раз: проснувшись утром, я твердо решил весь день посвятить чтению «серьезного сочинения»; проворно встал, взял и отточил нож столовый (костяной ножик остался в городе), чтобы сначала разрезать для удобства чтения все томы, и тотчас бы принялся за дело, если бы не чувствовал, что меня беспокоит какая-то «малость». Только бы, казалось, устранить эту малость, и тогда можно приняться за дело серьезно и основательно… Но по обилию всяких домашних малостей я не скоро бы догадался, которая из них препятствует мне приступить к серьезному занятию, если бы на выручку мне не явилась старуха кухарка.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».