Э. Эггер - История книги от ее появления до наших дней. История книги на Руси (сборник)

Научный трактат можно таким образом переводить на несколько языков без больших неудобств; одинаковость терминов в различных языках проведена с достаточной строгостью; «Геометрия» Эвклида, «Механика» Архимеда, может быть, даже «Медицина» и «Хирургия» Гиппократа утратили мало в своей ценности при переходе из греческих школ в школы Ассирии или Испании, занятой арабами. Слог имеет лишь посредственное значение в сочинениях подобного рода, и самые идеи, по свойству своему, не сильно могут быть искажены, если только переводчик одинаково хорошо владеет как своим родным языком, так и языком переводимого им автора. Совсем иное дело литература, где яснее обозначается различие гения народов. Арабы, несмотря на богатство своего восточного воображения, не создали и даже не знали ничего похожего на греческую эпопею, на греческую трагедию или комедию. Поэтому-то арабский переводчик «Поэзии» Аристотеля и впадает во множество противоречий и искажений; трагедия, которой у него нет перед глазами ни одного примера, превращается у него в «искусство хвалить», а комедия, которой он не знает, сводится к «искусству порицать». Небольшое произведение Аристотеля о поэзии не всегда отличается особенной ясностью в неполной редакции, имеющейся у нас на греческом языке. Но в латинском переводе, сделанном по арабскому переводу, это почти совершенная бессмыслица, из которой история литературы не может извлечь почти никакой пользы.

Только что сделанные нами замечания переносят нас в средние века. Пора представить, каково было тогда состояние книги в публичных или частных библиотеках, особенно в библиотеках монастырских, и какова была профессия людей, писавших, украшавших или продававших их. Этим мы и займёмся в следующей главе.

Рукописи и переписчики. – Орудия каллиграфа. – Этимология слов «рубрика» и «миниатюра». – Дипломы времён меровингов и другие рукописи VIII и X веков на папирусе. – Скудость пергамента в VI веке нашей эры. – Палимпсесты. – Драгоценные открытия, сделанные при их разборе.

Несмотря на мрачное впечатление, производимое на нас картиной нашествий варварства и следовавших за ними раздирающих сцен, вы уже видели в предыдущей главе, что средние века были не бесплодны и не без литературной славы, что промышленность и торговля книгами далеко не исчезли; только кажется, что эта деятельность сосредоточивалась по преимуществу в монастырях и в руках монахов, сделавшихся почти единственными представителями науки, единственными наставниками молодежи.

Войдём же в склад рукописей в одной из наших больших библиотек; мы изумляемся, как многочисленны ещё, как прекрасны ещё иной раз рукописи на весьма различных языках, особенно на греческом и латинском, поступившие к нам по наследству от средних веков. Мы увидим там или карманные книги для употребления студентов, или громадные тома, в которые любитель, не обладавший ни критическим взглядом, ни вкусом, без разбора сшивал тетради, принадлежавшие произведениям нескольких авторов и написанные разными переписчиками. Или это роскошные тома, написанные безусловно красивым и тщательным почерком, книги любителей по преимуществу, в которых точность текста пострадала только от почти неизбежных оплошностей со стороны самых добросовестных переписчиков. Нередко каллиграф подписывал свой труд, поручая себя, «бедного грешника», снисходительности и молитвам своих читателей; иногда (но это редко лишь встречается в латинских рукописях Запада) переписчик, – будь то монах с необразованным грубым умом, или продажный писака, – после своей последней строки прибавлял довольно грубый стих, мысль которого можно перевести таким образом: «Здесь оканчивается моя книга; ради Христа, дайте мне на чай».

Explicit hie totum, per Christum da mihi potum.

Многие рукописи носят следы критического просмотра, сделанного с большей или меньшей тщательностью самим владельцем, или грамотеем по профессии; в таком случае этот просмотр нередко удостоверяется подписью, свидетельствующей о времени просмотра. Таким именно образом имели возможность расположить по порядку веков рукописи не помеченные, сличая их почерк с почерком книг, время писания которых обозначено, так как естественно предполагать, что сходство почерков указывает на рукописи одного и того же века.

Особенную трудность для переписчиков представляло переписывание книг с цитатами на греческом языке. Почтенный писец нередко не знал греческого языка. Тогда из двух вещей одно: или он делал с большим трудом снимки с букв греческого письма, и эти снимки, несмотря на своё несовершенство, очень полезны для нас цитатами греческих авторов, которых до нас не дошло ни одного оригинального списка, или же он выходил из своего затруднения тем, что выбрасывал цитату и заменял её двумя буквами gr. т. е. grecum; формула, которую обычай распространил в четыре слова grecum est, non legitur, сделалась почти пословицей для обозначения незнания греческого языка. Под названием «Аттические ночи» мы имеем очень интересную компиляцию римлянина Аула-Гелла, библиофила, весьма сведущего в обеих литературах, в которых он черпал чрезвычайное разнообразие анекдотов и интересных извлечений. Некоторые рукописи этой любопытной книги лишены греческих цитат, которые автор прибавил туда; в те времена и в монастырях, в которых они переписывались, греческий язык был почти совсем неизвестен. Иногда также переписывание греческого текста невежественным писцом показывает (что тоже небезынтересно), каким образом произносился тогда язык Гомера и Демосфена.

А на каком веществе, какими орудиями занимались своим ремеслом все эти переписчики, все эти каллиграфы? Об этом мы имеем свидетельства, восходящие к первым векам христианской эры. Сборник мелких греческих поэм, известный под названием «Антологии», содержит в себе семь небольших статей, однообразное содержание которых представляет приношение каллиграфа какому-то божеству, приношение, упоминающее о всех орудиях, необходимых для его профессии; приводим прозаический перевод одного из этих стихотворных произведений, очень грациозного в оригинале:

«Этот мягкий свинец, определяющий движение моих пальцев; это перо, мягкое для иных искусных поворотов; этот ножик, расщепляющий и утончающий его; камень, на котором заостряется тростник; наконец, всю свою сумку, с лощилкой, губкой и чернильницей, когда-то бывшими орудиями моего смиренного ремесла, я приношу тебе, о бог, потому что, ослабленные возрастом, моя рука и мои глаза отказываются от работы».

Мягкий свинец был или кружок, или стержень из этого металла, которым, как у нас, водили по линейке для того, чтобы начертить линии, едва заметные для глаза, и тем доставить некоторым образом точку опоры для руки переписчика и получить одинаковое число строк на каждой странице. Карандаш заменял их для торговых списков, для школ и для повседневного употребления лиц, хлопотавших о правильности своего почерка. Ещё больший прогресс представляет употребление очень бледных чернил, положенных с помощью особого прибора на бумагу, которая в торговле носит название «линованной бумаги».