Э. Эггер - История книги от ее появления до наших дней. История книги на Руси (сборник)

Но главным образом вы в Риме нашли бы, в начале христианской эры, богатые книгохранилища, основанные и организованные учёными, которые ещё не были лингвистами по профессии, какие есть ныне, но интересовались сочинениями, написанными на различных языках. Этрусские писатели присоединили свою долю к богатствам библиотеки, которую Цезарь поручил заботам первого учёного его времени, Теренция Варрона. После покорения в Африке карфагенян, римляне вывезли из их земли книги, написанные на пуническом, т. е. финикийском языке, в особенности же трактаты о земледелии, которые были скоро переведены на латинский язык для употребления римлян; но Греция по преимуществу наводняла римские рынки своими произведениями; а так как римская литература соперничала в плодовитости с литературой греков, то в главных римских библиотеках пришлось создать два отделения: одно для греческих книг, другое – для латинских; причём каждое отделение имело своего хранителя. Иные из этих хранителей, как, например, грамматик Юлий Гигинус, отпущенник Августа и друг Овидия, оставили славное имя в истории литературы; было даже время, когда надсмотр над библиотеками был одной из важных должностей в империи. При императоре Адриане эту должность занимал Кай Юлий Вестинус, который, кажется, был также в это царствование и начальником императорской канцелярии. Около того же времени, в Риме умер грек Епафродит, родившийся рабом; благодаря своим познаниям сделавшись наставником сына одного египетского правителя, он приобрёл громадные богатства, имел два дома в Риме, в торговом квартале. В этих двух домах, если верить его биографу, он собрал тридцать тысяч томов, избранных из числа самых лучших и самых редких.

Рим был в то время городом, изобиловавшим учёными и любителями чтения. Утром вы могли встретить на улицах мальчика, отправляющегося, как описывает нам поэт Ювенал, в школу, в сопровождении маленького невольника, нёсшего за ним в сумке его учебники, тетрадки и письменные принадлежности. Иной из этих учеников получал даже в награду прелестный экземпляр какого-нибудь классика, сообразно обычаю, первый пример которому подал в Греции Исократ и которому последовал римский профессор Верий Флакк. Учитель школы, в свою очередь, имел небольшой запас книг с заметками его самого или кого-нибудь из его собратьев, которыми он и пользовался при своих уроках. По дороге в школу попадались книжные лавки, выставки книг на открытом воздухе, где, прежде чем купить книгу, можно было перелистать её и до некоторой степени ознакомиться с её содержанием, как мы делаем это и ныне.

Раскрыв сборник посланий Горация, можно прочесть там, например, прелестное прощание поэта со своей книгой, лучшую часть которого мы приводим здесь в прозе: «Ты, моя книга, как будто смотришь в сторону Вертумна и Януса (намёк на квартал книгопродавцев), горя, без сомнения, нетерпением, по отполировании пемзой, отправиться на полки к Сосиям (братья Сосии – знаменитые в то время книгопродавцы в Риме). Ты не можешь выносить ни ключей, ни печатей, этих милых для стыдливости стражей; ты боишься попасть в руки человека слишком мало любопытного; ты добиваешься известности, ты, которую я вскормил с другими чувствами. Ну, беги же туда, где ты так горишь желанием споткнуться. Раз ты вышла, для тебя уже нет возврата. “Что я наделала, несчастная, чего я пожелала?” – скажешь ты, если тебя постигнет неудача; и ты знаешь, как захлопнет тебя пресыщенный любитель, которого ты не сумела завлечь. Если я могу, не навлекая на себя вины, предсказать твою участь, то ты будешь мила римлянам до тех пор, пока ты сохранишь прелести возраста. Тогда, измученная в руках толпы, ты упадёшь в цене, или будешь безмолвно питать червей, спрятавшихся в твоих листах, или ты бежишь в Утику (т. е. в захолустный, отдалённый город), в Африке, или тебя отправят крепко связанной в Илерду (в Испанию); другая опасность: может прийти время, когда отвергнутая в Риме, заброшенная в его предместья, на старости лет ты попадёшь в руки малых ребят для обучения их началам грамматики».

Без сомнения, учителя школ, по личной бережливости или в видах экономии, для своих учеников покупали у книгопродавцев предпочтительно завалявшиеся книги. Гораций боялся, чтобы и его книгу не постигла такая печальная участь.

Книжные лавки привлекали не одних покупателей; они служили также местом свидания людей любознательных, занимавшихся там литературными беседами. Там между ними завязывались споры о достоинствах выставленных изданий; вон такая-то книга была за подписью грамматика, с величайшей тщательностью просмотревшего текст, а вот этот экземпляр Вергилия будто бы происходит из дома и даже из самого семейства поэта. С любопытством рассматривали в нём, какое чтение, какую орфографию тот предпочитал в месте, подвергавшемся спорам критиков. Но всего более привлекали внимание, бесспорно, собственноручные рукописи, т. е. писанные рукой самого автора. Историк Тацит знал в молодости учёного, составившего таким образом коллекцию автографов знаменитых личностей. При такой чрезмерной любознательности, слепая страсть библиофилов нередко впадала в ошибки, и подделыватели расставляли ей не раз сети: например, когда Птолемеи основали в Александрии свою знаменитую библиотеку, книги начали туда стекаться массами; но, увы! торговля приносила их без всякого разбора, и нередко продавцы представляли в это книгохранилище произведения или поддельные, или совсем ложные; таким образом, библиотекарю, заведовавшему покупкой книг, предлагали по два и по три экземпляра одного и того же сочинения с именем Аристотеля. Некоторые плоды подобного обмана и ныне ещё имеются на наших глазах, между прочим краткое изложение Системы мира, будто бы записанное для юного царя Александра его наставником, философом; это произведение одинаково мало достойно как того, так и другого. Смелость подделывателей нередко простиралась ещё гораздо дальше. Одно важное лицо, друг императора Веспасиана, снисходительно дозволило показать себе автограф мнимого письма, писанного к царю Приаму одним из его союзников, Сарпедоном, царём ликийцев. Нужно заметить, что и само искусство письма, по всей вероятности, ещё не было известно в Азии во время троянской войны. Три века спустя, на рынке в Афинах продавали рукопись «Одиссеи» Гомера, которую владелец выдавал за собственноручную рукопись поэта; здесь мы напомним ещё раз, что, по наиболее вероятному мнению, Гомер и гомеровские герои не знали употребления письма, гомеровские поэмы долгое время передавались из уст в уста и сохранялись в памяти певцов, рассказывавших их на публичных площадях или в палатах важных особ. Следовательно, эти певцы во времена героической Греции были чем-то вроде ходячих книг, содержавших в своей памяти поэтические предания о прошлом. Говорят, что у некоторых туземных народов Америки также имелись «люди-архивы», верно сохранявшие в своей памяти длинные отрывки прозы и даже целые мирные договоры. Подобным же образом, в древней Индии, Веды и длинные эпические рассказы долгое время передавались на память; не доказано, чтобы индийцы знали искусство письма до времени похода Александра Македонского. Даже в нашем столетии и почти на наших глазах был ещё пример такого могущества памяти сохранять древние поэмы: национальная эпопея финнов Калевала записана на бумаге не более сорока лет назад; отдельные песни её распевались и всё ещё распеваются в деревнях странствующими певцами рунойями; из их-то уст они и были последовательно собраны и записаны.