Николай Успенский - Федор Петрович

– Хереску пожалуйте! так и ушел?

– Ничего нельзя было сделать… я ведь охотился на своей гречихе… она, знаете ли, только всходит… как люлюкнули! уж борзые приняли было в добор! ушел, каторжный.

– А то прикажите самоварчик?

– Нет, не надо!

– Ну, что, Петр Петрович, нет ли чего-нибудь новенького в газетах? – спрашивал целовальник.

– Ничего не читаю.

Верстах в четырех от кабака, на проселочной дороге, стояло село Ямовка, состоявшее по крайней мере из трехсот мужицких дворов. В этом селе установлены были целые четыре праздника в году в честь разных угодников, поэтому четыре раза в год к кабаку Федора Петровича устремлялись многочисленные ватаги мужиков с жбанами, сулейками и ведерными бочонками, кроме разных побочных случаев, например свадеб, крестин, похорон, вызывавших подобные же приливы доходов в кабак. Неизбежным следствием такого рода отношений, с давних времен существовавших между кабаком и ямовскими жителями, было то, что вся Ямовка запуталась в долгах у Федора Петровича, как муха в сетях паука, так что стоило только целовальнику появиться на дворе должника, чтобы обратать любую скотину. Но к чести Федора Петровича надо сказать, что к таким безбожным мерам он никогда не прибегал, на что, впрочем, он, как опытный паук, имел свои резоны! У Федора Петровича были такие соображения: хотя кабак приносил и хороший доход, несмотря на то, он был решительно не на месте. Находись он в самой Ямовке, покупателей было бы несравненно больше, так как в Ямовку каждое воскресенье ездило к обедне несколько посторонних деревень, да и сама Ямовка потребляла бы водки не в пример больше прежнего, к чему могла располагать самая близость кабака. Кроме того, сбирать с мужиков долги было бы удобнее: тогда от целовальника не ускользнул бы ни один должник; между тем как теперь, пользуясь расстоянием, отделявшим село от кабака, ямовский мужик сторонкой отвозил хлеб в город, получал за него деньги и втихомолку тратил их на свои нужды, отсрочив платеж целовальнику на неопределенное время. Будь кабак в Ямовке, этого не могло бы случиться: тогда насыпал ли мужик воз ржи, даже просто оделся ли в полушубок, Федор Петрович как раз с вопросом: «Куда собрался, Иван?» Словом, жертва была бы у самого рта. Таким образом, единственной, заветной мечтой Федора Петровича было – перенести кабак в Ямовку. Но пока сделать этого было нельзя: все зависело от ямовского барина, который жил постоянно в Москве; крестьянский сход мог дать местечко для кабака и на своей земле, но опять не иначе, как с согласия и даже разрешения барина. Так Федор Петрович и сидел в поле, разделенный от своей возлюбленной Ямовки целыми четырьмя верстами, на протяжении которых можно было ловить добычу одними щупальцами.

В один весенний день разнеслась весть, что из Москвы приехал в Ямовку в качестве управляющего какой-то богатый барин, друг и приятель самого владельца. Федор Петрович приободрился. Он увидал, что от нового управляющего зависит вся его судьба, и стал думать, как ему начать действовать? Но прежде всего целовальник счел за лучшее не торопиться, зная по опыту, что чем дело важнее, тем более оно требует хладнокровия и спокойного обсуждения. Федор Петрович на первом плане решил сблизиться с прислугой нового барина, что и начал приводить в исполнение.

Однажды летним вечером целовальник сидел с своей женой за самоваром. К кабаку подъехали беговые дрожки. Хозяйка бросилась к окну и заговорила:

– Кучер ямовского барина! Федя! Федя!

– Предложи ему чаю да достань ратафии, – сказал целовальник, застегивая жилет.

В кабак вошел в красной рубахе и плисовой поддевке кучер с бочонком под мышкой.

– Федору Петровичу всенижайшее почтение!

– Все ли в добром здоровье? Пожалуйте-ка чайку попить.

– Можно.

Хозяйка очутилась перед гостем с подносом.

– Желудочная? – спросил кучер, выворачивая белки глаз на хозяина.

– Французская ратафия, попробуйте!

– Штука ничего! в Питирбурхи мы больше косили тминную, херес, мадеру, что попало!

– Садитесь. Ну, как ваш барин?

– Что ж ему? Все ломает да коверкает. Деньжищев пропасть! анжирею затеял; прачешную строит, садовника из Питера выписал – деньги вольные!

– Нуте-ко другую, – сказала хозяйка, поднося кучеру ратафии.

– Как его бишь зовут, барина-то?

– Захар Ильич… прозывается Абалонов.

– Что ж, за водкой приехал?

– За водкой. Просил очищенной что ни есть.

– Видно, самому?

– Да у него для всех одна!

– Я слышал, барин добрый, – говорил целовальник, – и образованный человек.

– Человек, надо сказать, так: по книжной части это первая его страсть! Теперь нарочно из Питирбурха выписывает разные журналы, газеты… без книг ни одного дня не может прожить. Как сейчас встал, прямо: «Васька! газету…» И, должно, эти книги, Федор Петрович, человека, как сказать, одуряют: что вот теперь, я полагаю, водка для нашего брата, то для господ – книга. Потому она что-нибудь это в разуме у них… там… погляжу я на своего барина: ровно рехнулся… увидал у Селезенкина помещика винный завод – «а! говорит, то-то мне и нужно! Надо, говорит, себе состроить!» Тоже рысистых лошадей хочет заводить. Ну, известно, барин, надо говорить по правде, душевный и простой.

– Пожалуйте водочки, – потчевала хозяйка.

– Человек вежливый! – разламывая крендель, продолжал кучер, – благородный, значит, потому образованный человек, не так, как теперь здешние помещики – всё норовят дело не дело облаять нашего брата; ну, а этот малого ребенка не обидит, и опять же ихняя супруга только и знает что по-французски жарит; верно говорю вам.

– Ну, что же, господа-то часто ездят к нему?

– Нет, спервоначалу повалили было, а тут что-то и оселись… Однако бывают; да наш барин, я вам докладываю, чудной: он теперь любит с плотником балами заняться, с столяром или с простым мужиком. А господ он мало привечает и сам у них редко бывает. Ездит иногда вот к Селезенкину, к Орлову, еще в город когда… А барыня, та любит в городское собрание ездить, офицеры к ней приезжают.

– Прошу покорно, – потчевала хозяйка.

– Ну, что ж, все больше чтением, вы говорите, занимается барин-то?

– Чтением! – Кучер, выпив водки, отплюнулся. – Чтением… как есть беда!

– Папиросок не угодно ли? – Ах, вот это чудесно! Наконец, кучер собрался ехать.

– К нам, Федор Петрович, просим покорно во всякое время, с хозяюшкой.

– А что, вашему барину не нужно будет рабочих лошадей?

– Аи есть?

– Есть…

– Волоките! Страсть нуждается… да ему что ни покажете, сейчас купит: как есть махонький ребенок.

Кучер сел на дрожки, крикнул: «Эй, поджарая!..» – и скрылся в облаке пыли.

Новый ямовский управляющий, Захар Ильич, был отставной офицер, но офицер цивилизованный, с московским лоском, московскими взглядами и обычаями, с ярым стремлением произвести коренную реформу в имении. Он был приятель самому хозяину имения, никогда не бывавшему в Ямовке, и свои приятельские отношения к нему ознаменовал тем, что женился на его любовнице, очень пышной и дородной московской институтке, которую привез с собою в Ямовку. Захар Ильич, имея полную доверенность от владельца, начал распоряжаться имением, как своим собственным; деньгами снабдил его тот же владелец, навязавший ему свою возлюбленную, от которой не знал, как отделаться. Пользуясь своими свежими силами, Захар Ильич начал с того, что сломал все риги, конюшни, хлебные амбары, даже самый дом, и принялся все строить снова. Поднялись размежевки с мужиками, явились каменные стены и красивые изгороди. Весь этот содом ошеломил окрестных помещиков, которые один за другим спешили познакомиться с Захаром Ильичом, как с человеком, видимо, богатым. Как образованный москвич, Захар Ильич считал своей насущной потребностью следить и за текущими событиями в отечестве, поэтому выписывал в Ямовку все газеты и журналы.