Мэри Брэддон - Кровавое наследство

– Что с вами, Яков? – удивился Гудвин. – Вы выглядите человеком, который едва оправился от сильного испуга.

– Я действительно сильно испугался, – мрачно отвечал он, – я встретил на улице привидение.

– Привидение?

– Да, привидение, тень моей прошедшей юности, живое изображение женщины, единственной, которую я любил!

Приказчик схватил дрожащей рукой бутылку и до краев наполнил стакан.

– Но в вине, – простонал он, – единственное успокоение от подобных волнений.

Банкиру еще не доводилось видеть своего приказчика в подобном состоянии.

– Вы в самом деле изумляете меня, Яков, – сказал он ему, – я даже не подозревал в вас существования сердца.

– У меня его и нет, – ответил он, – было когда-то, но разбилось. Это старая история. Теперь, господин Гудвин, я несколько оправился от своего испуга. Вы платите мне жалованье не за мечты, а за труд, и я готов трудиться. Вы вызвали меня в Винчестер не для вашего или моего удовольствия, так скажите, в чем дело?

– Еще не время отвечать на ваш вопрос, Яков: мы сперва пообедаем – мне хочется есть – а потом поговорим о делах. Вечер довольно холодный, прикажите истопить камин.

Когда это приказание было выполнено, банкир и приказчик принялись за обед.

«Странно, – рассуждал сам с собою Гудвин, смотря на неприятное лицо своего собеседника, – этот человек говорит о призраке своей минувшей любви, но ведь и я тоже видел призрак моего прошлого: эта голубоглазая девушка с золотистыми локонами – живое изображение Клары Понсонби в минуту моей первой встречи с ней, когда ее лицо так сильно врезалось в мою память».

Присутствие слуг вынуждало обоих собеседников говорить о самых незначительных вещах. Банкир усиленно старался напоить своего приказчика, хотя сам был воздержаннее обыкновенного. Но когда скатерть была снята со стола, в серебряных подсвечниках зажжены свечи, Гудвин и Даниельсон придвинули свои кресла к камину.

– А теперь за дела! – воскликнул последний.

Банкир медлил с ответом. Задача была действительно нелегкая – ему предстояло сделать Даниельсона соучастником своего преступления. Однако надо было начинать.

– Даниельсон, – сказал банкир, – вы помните капитана Гарлея Вестфорда, который приезжал в Вильмингдонгалль, чтобы взять от меня обратно свои деньги?

– О да, я помню его, и весьма хорошо!

– Должен сказать вам, что этого несчастного, к сожалению, уже нет на свете.

– В самом деле?

Даниельсон пристально взглянул на банкира.

– Да. «Лили Кин» погибла со всем экипажем.

– Но почему вы знаете, что Гарлей Вестфорд находился на этом корабле?

– Потому что корабль принадлежал ему, и он мне объявил о своем намерении отправиться на нем. Зачем ему было изменять его?

– Я с вами согласен, – отвечал приказчик, – но на свете случаются странные вещи. Неожиданный случай мог легко воспрепятствовать его отъезду.

– О нет! – воскликнул Гудвин. – Это невозможно. Уверяю вас, что Гарлей и весь груз корабля покоятся теперь на дне морском.

– В таком случае, наследники его не замедлят явиться и потребовать от вас его 20 тысяч фунтов.

– Ну и пусть являются, но с верными доказательствами, что они были приняты мной, а если таких нет…

– А квитанцию, которую вы выдали капитану?

– Она тоже на дне океана.

– Но если он передал ее кому-нибудь до своего отъезда?

– Это трудно предположить. Я уверен, что она погибла вместе с ним.

– В таком случае, на свете останется только одно лицо, знающее о получении вами этих 20 тысяч фунтов, то есть вы сами.

– Могу ли я довериться вам?

– Вы делали это до этой поры.

– О да, и в весьма знаменательных случаях; но настоящий случай важнее их всех. Готовы ли вы продать ваше молчание за тысячу фунтов?

– Очень готов, – отвечал Даниельсон.

– Но имейте в виду, что я нуждаюсь не в одном только молчании, но и в ваших услугах.

– Можете смело рассчитывать на то и на другое.

– Хорошо, – сказал банкир, – итак, слушайте. Вручая мне свое денежное состояние, Вестфорд отдал мне и акты на свою земельную собственность. Я хочу во чтобы то ни стало завладеть этой собственностью.

– На каком основании?

– На основании им же самим подписанного акта, которым он обязуется отдать ее в мое владение в случае неуплаты им в шестимесячный срок взятых у меня в долг денег.

– О, конечно!

– Но в этом акте вы должны непременно подписаться свидетелем.

– Но я никогда еще не был свидетелем в деле подобного рода.

– Ваша память изменяет вам нынче вечером, мой милый Даниельсон, но она станет свежее, когда я дам вам пятьдесят фунтов задатку.

Банкир сказал эти слова с мрачной улыбкой, которую хорошо понял его приказчик.

– Дайте сто вместо пятидесяти, – сказал он, – и тогда увидите, что память моя станет еще свежее.

– Пусть будет по-вашему, – сказал банкир, – но, в таком случае, я попрошу у вашей памяти припомнить какого-нибудь приятеля, то есть писца, который придал бы этому акту законную форму и сумел бы подписать его почерком другого лица.

– Дайте мне немного подумать, – сказал Даниельсон.

И он действительно погрузился в раздумье.

– Да, – сказал он наконец, – я знаю такого человека.

– И он может сейчас же обделать это дело?

– Да, но он запросит денег.

– И ему будет щедро заплачено, – отвечал банкир.

– Где же вы возьмете подпись, которую он должен подделать?

Гудвин вытащил из кармана украденное письмо Гарлея Вестфорда и передал его приказчику.

– Вы теперь знаете, что нужно вам сделать?

На том и закончился их разговор.

Мозг приказчика казался так свободен, как будто он пил не вино, а чистую воду – он продолжал сидеть, смотря то на огонь, то на задумчивое лицо банкира, и пил стакан за стаканом.

«Да это просто железный человек, – думал банкир. – Могу ли я быть спокоен, зная, что моя тайна в его руках? Спокойствие, спокойствие… Да знал ли я спокойствие с той самой минуты…» Конец этой фразы затерялся в тяжелом, подавленном вздохе.

Велика была скорбь, которая ожидала Лионеля и Виолетту по возвращении из приятной поездки. С легким сердцем и беззаботностью молодости отправились они в это утро, и мир казался им так прекрасен, что мысль о существовании продолжительного горя никак не могла прийти на ум. Теперь же их постиг первый удар, который разбил прекрасные мечты и подал им горькую чашу, которую они должны испить до дна.

Виолетта застала мать опять в постели, которую она так недавно оставила. Врач тщетно употреблял все возможные средства. Больная находилась в совершенно неподвижном состоянии, ее глаза мертво и без всякого выражения смотрели в пространство. Ни один вздох не облегчал ее мучений, она страдала молча, и сердце ее окаменело.