Егор Ковалевский - Собрание сочинений. Том 1. Странствователь по суше и морям

Казнь английских офицеров была для них милостью сравнительно с той пыткой, которую они терпели в яме. Вот какого рода эти ямы, достойные сатанинской мысли; в них предварительно распложают клопов до того, что вся яма наполняется ими, томят их голодом, и потом опускают туда несчастную жертву… Вообще, изобретательность азиатцев проявляется вполне в вымысле различного рода казней. Недавно ташкентский визирь, желая отомстить за что-то одному своему родственнику, зарыл его, живого, в землю по шею, выбрил ему голову, намазал ее медом и таким образом, среди знойного лета, предал его на жертву всем насекомым. Капитан Шакспир, о котором я сейчас буду говорить, рассказывал следующее: Один туркменский старшина, – если не ошибаюсь, – зарыл, также живого, по плечи своего брата, и, обвив вокруг его шеи веревку, другим концом ее взнуздал лошадь. Употребив, таким образом, шею своего брата вместо прикола, он гонял вокруг нее лошадь до того, пока веревка не перетерла совершенно шеи и голова не отделилась от туловища.

Коноли был одним из самых смелых путешественников, какие когда-либо бывали. Умный, опытный, находчивый в беде, он не раз выручал жизнь свою из крайних опасностей; но не любил он этой жизни, и потому вновь подвергал опасностям и вообще тратил ее как ни попало. Надобно, однако, сказать, что есть великое наслаждение в этой борьбе с опасностями, из которой выходишь победителем.

Капитан артиллерии Ост-Индской кампании, Аббот, был послан с поручениями Мек-Натена в Хиву; там он был по временам честим, по временам в подозрении у покойного хана, и, наконец, когда русская военная экспедиция, действовавшая против Хивы, уже была на обратном пути в Оренбург, Аббот пустился туда же, через Усть-урт. На пути, еще у южных предгорий Усть-урта, он попался в плен к киргизскому батырю Исету.

Исет, в свое время, был нашим врагом и приятелем, и я должен сказать о нем хотя несколько слов.

Исету не было еще 20 лет отроду, когда он уже приобрел себе славу в степи и общее уважение между своими, хотя по рождению принадлежал к «черной кости».

Здесь я должен сделать опять отступление, чтобы пояснить различие между «белой» и «черной костью» в Киргизской степи, для тех, кому это неизвестно.

К «белой кости» принадлежат все те, которые ведут свое поколение от Чингиса. Они именуются султанами. Это аристократия степи. Султаны, особенно дочери их, избегают родственных связей с плебеями, пользуются некоторыми наружными почестями и только, – если личными своими достоинствами не заслужили доверия в народе. Прежде, когда были ханы в Киргизской степи, султаны по преимуществу пользовались правом избирательства в ханское достоинство. Теперь русское правительство вверяет им разные должности, и только выбранных «белой кости» утверждает султанами-правителями, заменившими ханов в Орде; оно даровало им некоторые особенные права и вообще оказывает им отличие перед народом. Число султанов невелико.

Жена – калмычка составляет предмет пламенных желаний всякого среднеазийского магометанина, и народ должен был нередко отказываться от этой добычи в пользу султанов, тем более, что калмычки, по его понятию, улучшают породу «белой кости»; особенно во время известного бегства калмыков из России в Жюнгарию, султаны запаслись женами калмычками. От них-то заимствовали потомки эти резкие черты монгольского племени. С первого взгляда угадаете их по выдавшимся скулам и нижней части лба, которая до того впала, что если проведете по длине его линию, то она непременно коснется двух оконечностей глаз.

Между султанами и народом, или между «белою и черною костью» есть еще одно сословие, непринимаемое первую и отвергающее последнюю: это «хоаджи», которых не должно смешивать с хаджи, поклонниками, совершившими путешествие в Мекку. Хоаджи ведут родословную от Фатимы, дочери Магомета, и считают свое происхождение древнее и славнее происхождения султанов; за всем тем не пользуются особенными преимуществами ни в народе, ни перед русским правительством. – Есть еще рабы, торгауты, племя жалкое, ничтожное в нравственном отношении и малочисленное.

Исет был сложен как Геркулес; его атлетические формы, его дикая красота и приемы, полные отваги, могли поразить европейца и имели сильное влияние в кругу его соотечественников. О нем рассказывают множество анекдотов: вот один из них. Исет как-то увидел в улусах Кул-Мухамета его дочь, и был поражен ее красотой. В то время он мог бы легко добыть ее себе в жены; но, не подстрекаемый препятствиями, вскоре совершенно забыл прекрасную султаншу. Прошел год: два рода, Кул-Мухамета и Исета, поссорились и повели между собой кровавую вражду. Исет батырствовал; женщин он презирал, как существа, с которыми была связана мысль, хотя о временной оседлости, хотя о легких для киргиза путах; а Исету нужны были свобода и простор безграничные.

Однажды, под вечер, приехал к Исету кочующий купец, гость желанный, вестовщик неистощимый; гостеприимный батыр честил его от души, а купец говорил не умолкая. «В ауле Кул-Мухамета будет такой пир, – сказал гость, – какого давно не было в степи». – «А что?» – «Кул-Мухамет отдает замуж дочь свою». Исет смолчал, но судорожное движение лица его показывало ясно, что эти слова глубоко уязвили его. Через несколько минут он вышел из кибитки, позвал к себе двух верных и надежных товарищей и спутников баранты, и еще до рассвета, все трое о-дву-конь, были они в ауле Кул-Мухамета, находившемся верстах в 70 от аула Исета. Это было в темную осеннюю ночь. Припав к земле, Исет ползком подкрался к юрте, где, как он полагал, была его красавица, и вскоре вышел оттуда с ношей на руках; похищения нельзя было сделать втихомолку: поднялась тревога, но товарищи Исета увлекли за собой погоню, а сам он беспрепятственно достиг до своей лошади, скрытой за бугром. Еще минута, – и он сидел верхом, привязывая к седлу свою драгоценную ношу; как вдруг, при возникающей заре, он заметил, что на руках его была полуживая старуха, олицетворенное безобразие; он готов был кинуть с размаха оземь это жалкое существо, но счастливая мысль мелькнула перед ним и он пощадил его. – «Укажешь ли ты мне кибитку и ложе дочери султана?» – «Укажу».

Исету некогда было ожидать, пока уляжется взволнованный народ; оставив одну лошадь на месте и посадив на другую старуху, он отправился за ней на новый подвиг. Вскоре его приметили. Ударив нагайкой лошадь и гикнув на нее, он припал к земле, и между тем как лошадь неслась со своей жертвой, ясно отражавшеюся на просвечивавшемся горизонте и увлекала за собой погоню, Исет добрался до желанной кибитки и на этот раз не ошибся.

На другой день, в ауле Исета славили подвиг его и добытую им красавицу, которая не только не печалилась о своей участи, но гордилась тем, что стольких опасностей и жертв стоила своему мужу властелину.