Эжен Сю - Вечный жид

– А о чем они говорили?

– Вы мне сказали только о мешке, я только о нем и помню. Старик сказал, что в нем лежат его бумаги, письма какого-то генерала, деньги и крест.

– Хорошо, а затем?

– Так как мне трудно было придерживать шубу и в то же время наблюдать, она у меня вырвалась… Желая ее достать, я слишком далеко протянул руку, и одна из девчонок, должно быть, увидала ее и закричала, указывая на окно.

– Ах, негодяй!.. все дело пропало! – с гневом воскликнул Предсказатель.

– Подождите… ничего не пропало… Услыхав крик, я снова соскочил на землю, спрятался в погребе, захватив с собой скамейку… Так как собаки не было, я оставил дверь приоткрытой. Я услышал, что раскрывают окно, и догадался по свету, что старик высунулся в окно с лампой… но так как лестницы не было, а окно настолько высоко, что человек обыкновенного роста не мог бы до него достать без нее, то…

– То он снова подумал, что это ветер… как и в первый раз… Ну, это не так еще плохо, как я думал.

– Волк превратился в лисицу по вашему приказанию… Узнав, где были деньги и бумаги, и понимая, что пока предпринять больше ничего нельзя, я вернулся… и жду дальнейших приказаний.

– Принеси мне самую длинную пику.

– Ладно.

– И красное одеяло.

– Ладно.

– Иди же.

Голиаф поднялся по лестнице, но на середине остановился.

– Хозяин… нельзя ли принести кусочек мяса для Смерти… не то она на меня будет сердиться… Она все это на меня свалит… Она ведь никогда ничего не забывает… и при первом случае…

– Пику и одеяло! – грозно прикрикнул на него Предсказатель.

Пока Голиаф, бормоча сквозь зубы проклятия, исполнял приказание Морока, тот, приоткрыв дверь на двор, прислушивался.

– Вот пика и одеяло! – сказал великан, спускаясь с лестницы. – Что еще мне делать?

– Возвращайся в погреб, влезь в окно, и когда старик выбежит из комнаты…

– Кто же заставит его выбежать?

– Это уж не твое дело… выбежит…

– А потом?

– Ты говоришь, лампа у окна?

– Да, на столе… рядом с мешком.

– Только что старик уйдет, открой окно, столкни лампу, и если все последующее будет исполнено ловко и быстро… считай десять флоринов своими… Хорошо запомнил, что надо сделать?

– Да, да!

– Девчонки так перепугаются шума и темноты, что онемеют от страха.

– Будьте спокойны… волк превращался в лису, превратится и в змею.

– Но это не все.

– Что же еще?

– Крыша сарая невысока… до слухового окна добраться легко… ты возвратишься не в дверь.

– А в окно! Понимаю…

– И без всякого шума.

– Как змея вползу.

И великан ушел.

– Да… – сказал Морок после нескольких минут раздумья. – Средство я придумал верное? Колебаться не след? Я – только темное, слепое орудие… и какова цель этих приказов, мне неизвестно. Однако, ввиду высокого положения того лица, которое отдало этот приказ, несомненно, дело связано с интересами огромной важности, интересами, – продолжал он после некоторого молчания, – которые касаются чего-то очень большого… самого высокого в этом мире! Однако я не могу понять, каким образом могут быть причастны к этим интересам эти девчонки… почти нищие… и этот жалкий солдат… Но мне нет до них дела, – прибавил он смиренно. – Я – только рука, которая должна исполнять… Дело головы размышлять, приказывать и отвечать за то, что она делает.

Вскоре Предсказатель вышел из сарая, захватив красное одеяло, и направился к маленькой конюшне Весельчака; ветхая дверь была еле заперта на щеколду.

При виде чужого Угрюм бросился на него, но его зубы встретили железный набедренник; несмотря на укусы собаки, Предсказатель взял Весельчака за повод и, закутав его голову одеялом, вывел из конюшни. Затем он заставил лошадь войти в сарай, где помещался его зверинец и затворил дверь.

Окончив чтение дневника отца, сироты довольно долго сидели, погруженные в немую, грустную думу, не сводя глаз с пожелтевших от времени листков.

Дагобер также молчал и думал о своей семье, увидеть которую надеялся в скором времени.

Затем, вынув из рук Бланш исписанные листки, солдат тщательно их сложил и спрятал в карман, после чего прервал молчание, длившееся уже несколько минут:

– Ну, дети, приободритесь: видите, какой храбрый у вас отец!.. Думайте теперь о том, как вы его обнимете при свидании да постарайтесь не забыть имя того достойного юноши, которому вы будете обязаны этим.

– Его зовут Джальма… Мы никогда его не забудем! – сказала Роза.

– И если наш ангел-хранитель Габриель вернется, мы попросим его оберегать Джальму так же, как и нас, – прибавила Бланш.

– Ладно, дети… я знаю, когда речь идет о сердечных делах, вы никогда ничего не забудете… Но вернемся же к страннику, нашедшему вашу мать в Сибири. Он видел генерала в последний раз спустя месяц после тех событий, о которых вы сейчас прочитали, и накануне новых действий против англичан. Тогда-то ваш отец ему вручил эти бумаги и медаль.

– Но для чего эта медаль, Дагобер?

– И что значат те слова, которые на ней выгравированы? – спросила Роза, вытаскивая из-за лифа медаль.

– Гм… значит, вы должны быть 13 февраля 1832 года в Париже, на улице св. Франциска, в доме N 3 .

– Зачем же?

– Вашу бедную матушку болезнь сразила так внезапно, что она не успела ничего пояснить; я знаю только одно: что эта медаль досталась ей от родителей; она хранилась у них в семье как святыня больше сотни лет.

– А как она очутилась у нашего отца?

– Медаль хранилась у вашей матери в несессере; второпях этот несессер попал вместе с вещами, генерала в карету, в которой его насильно увезли из Варшавы. Переслать ее вашей матери генерал не мог, так как у него не было средств сообщения, да он даже не знал, где мы находимся.

– Значит, эта медаль имеет громадное значение для нас?

– Конечно… я целых 15 лет не видал вашу мать в таком радостном настроении, как в тот день, когда странник вручил ей медаль… «Теперь участь моих детей обеспечена, – говорила она мне в присутствии странника со слезами радости на глазах. – Я буду просить у губернатора Сибири разрешения уехать с детьми во Францию… Быть может, решат, что я довольно уже наказана 15-ю годами ссылки и конфискацией имущества… Если откажут в просьбе, останусь, но детей-то, наверно, разрешат отправить во Францию, вы их туда отвезете, Дагобер. Вы отправитесь тотчас же, так как, к сожалению, времени и без того много потеряно… А если 13 февраля вы не будете в Париже… то и тяжелая разлука с детьми, и трудное путешествие будут напрасны!»

– Как? Даже один день опоздания?..

– Если бы даже мы прибыли 14-го вместо 13-го, было бы уже поздно… – так сказала ваша мать. Она поручила мне также отправить во Францию толстый конверт с бумагами, что я и сделал в первом же городе, через который мы проезжали.