Георг Эберс - Уарда. Любовь принцессы

Все умолкли.

– Почему вы мешаете нашим молитвам? – громко, но спокойно спросил Амени.

В ответ ему раздался беспорядочный гомон толпы, в котором ничего нельзя было разобрать, кроме часто повторяемого имени Бент-Анат.

Амени, сохраняя невозмутимое спокойствие, высоко поднял свой посох и вскричал:

– Дайте дорогу дочери Рамсеса, которая искала и обрела чистоту пред лицом богов, зрящих вину как высшего, так и низшего! Они награждают благочестивых, но карают преступных. Преклоните колена и молитесь, чтобы они простили вам и благословили вас и детей ваших!

Амени велел одному из пастофоров подать ему священный систр [52] Систр – особый музыкальный инструмент, используемый египетскими жрецами во время богослужения. В святилище храма Хатор в Дендера на почетном месте помещено изображение священного систра. и поднял его вверх. Стоявшие за ним жрецы запели торжественный гимн, толпа опустилась на колени и не двигалась до тех пор, пока пение не смолкло. Тогда главный жрец снова вскричал:

– Небожители благословляют вас! Покиньте это место, дайте дорогу дочери Рамсеса!

После этих слов стража очистила от толпы дорогу к Нилу, окаймленную сфинксами, не встретив ни малейшего сопротивления.

Когда Бент-Анат взошла на свою колесницу, Амени сказал:

– Ты царская дочь. Дом твоего отца опирается на плечи народа. Пошатни древние устои, которые сдерживают этот народ, и люд станет буйствовать, как безумный.

Амени удалился. Бент-Анат медленно подобрала вожжи. Она посмотрела в глаза Пентауру, который, прислонившись к столбу ворот, смотрел на нее, точно преображенный.

Она умышленно уронила на землю хлыст, чтобы он поднял его и подал ей, но он этого не заметил. Один из скороходов бросился к хлысту и подал его царевне. Лошади, заржав, вскинулись, рванулись и помчались по дороге.

Пентаур оставался, точно заколдованный, у столба, пока грохот ее колесницы, раздававшийся далеко на каменных плитах аллеи сфинксов, мало-помалу не умолк и отражение пламенеющего заката не окрасило горы на востоке мягким розовым цветом.

Дальний звон ударов о медную доску вывел поэта из оцепенения. Он прижал левую руку к сердцу и приложил правую ко лбу, будто желая собрать блуждавшие мысли.

Этот звон призывал его к делу, к урокам красноречия, которому он в этот час должен был учить младших жрецов.

Молча пошел он туда, где ученики ожидали его, но вместо того чтобы обдумывать предстоящий урок, он пестовал мысленно пережитое в последние часы.

В мире его представлений господствовал только один воодушевлявший его образ: величественная фигура прекрасной женщины, царственной и гордой, которая ради него поверглась в прах.

В таком настроении жрец явился пред своими слушателями. Любимый ученик, юноша Анана, подал ему свиток, из которого он накануне обещал взять тему для сегодняшней беседы. Пентаур, прислонившись к стене, развернул папирусный свиток, посмотрел на покрывавшие его письмена и почувствовал, что он не в состоянии читать.

Он судорожно попытался собраться с мыслями, устремил взгляд вверх и пытался поймать нить рассуждений, которую оставил в конце вчерашнего урока и за которую думал снова ухватиться сегодня. Но ему казалось, что между вчерашним и нынешним днем лежит широкое море, затопляющее бурными волнами его память и лишающее его мыслительных способностей.

Ученики, сидевшие против него на соломенных циновках, смотрели с удивлением на своего обыкновенно столь красноречивого, но теперь безмолвного учителя и вопросительно переглядывались друг с другом.

Один молодой жрец шепнул своему соседу: «Он молится». Анана с безмолвной озабоченностью смотрел на руки наставника, которые так крепко сжали свиток, что грозили испортить хрупкий папирус.

Наконец Пентаур опустил глаза. Он нашел тему. Когда он снова посмотрел вверх, он увидел начертанное на противоположной стене имя царя и сопровождавший это имя эпитет – «благой бог». Ухватившись за эти слова, он обратился к своим слушателям с вопросом: «Как мы познаем благость божества?»

Многие ученики, вставая, отвечали более или менее удачно и бойко. Наконец поднялся Анана, он описал целесообразную красоту одушевленного и неодушевленного творения, в которой проявилось милосердие Амона [53] Амон – т. е. скрытый – бог Фив; после изгнания гиксосов из долины Нила под его эгидой он был соединен с богом Ра Гелиополя, и ему были приписаны атрибуты всех прочих богов. Со временем обожествление его заходило все дальше, пока при рамессидах его не стали отождествлять с всенаполняющим и упорядочивающим разумом. , Ра [54] Ра – первоначально бог Солнца; позднее его имя было введено в пантеистическое учение для обозначения бога, воплощающего вселенную. , Пта [55] Пта – по-гречески Гефест – старший среди богов, создатель первоматерии. Ему помогали семь Хнумов в качестве архитекторов. Его называли также «господином истины». Он сотворил зародыш света, а потому стоит во главе солнечных богов и называется еще творцом яйца, из которого, когда он разбил его, вышли Солнце и Луна. Отсюда еще одно его имя – «открывающий». Центром его культа был Мемфис; его священное животное – Апис. В учении о бессмертии душ и в подземном царстве он выступает в облике Пта-Сокар-Осириса, где создает зашедшему солнцу и душам умерших условия, необходимые для нового восхода и воскрешения. и других богов.

Скрестив руки, Пентаур слушал юношу и то вопросительно смотрел на него, то кивал в знак одобрения. Затем он заговорил сам.

Подобно ручным соколам, слетающимся на зов своего господина, рой мыслей внезапно возник в его голове, и словно из сердца, пробужденного, озаренного и согретого божественною страстью, все свободнее и сильнее полилась вдохновенная речь. Запинаясь от волнения, ликуя и восторгаясь, он восхвалял красоту природы и непостижимую мудрость и заботливость ее Создателя.

Удары в медный щит, возвещавшие окончание урока, прервали речь Пентаура. Он замолчал, переводя дух, и целую минуту ни один из его учеников не пошевельнулся. Наконец он выпустил из рук свиток, отер пот с пылавшего лба и медленно приблизился к двери, которая вела со двора в священную рощу храма. Он уже ступил на порог, как почувствовал, что кто-то положил руку на его плечо.

Он оглянулся. За ним стоял Амени, который холодно сказал:

– Ты очаровал своих слушателей, друг мой. Только жаль, что при тебе не было арфы.

На взволнованную душу поэта слова Амени подействовали, как лед на разгоряченное тело больного. Он знал этот тон своего наставника: так Амени выговаривал нерадивым ученикам и провинившимся жрецам, но никогда еще не говорил таким образом с Пентауром.