Луи Галле - Капитан Сатана, или Приключения Сирано де Бержерака

Входя в свою новую роль, он почти не нуждался в обучении, так как, будучи образованнее большинства современной молодежи и обладая врожденными хорошими манерами, мог с достоинством поддерживать честь своего имени.

Теперь вкратце расскажем о его прошлом, тесно связанном с последующими событиями, то есть о зарождении его любви к Жильберте.

Это была обычная история любви, вечно новая и вместе с тем старая как свет. Увидав однажды молодую девушку у окна, он, как безумный мечтатель-поэт, весь отдался этому чудному видению.

Любить – это сознавать, что живешь, и Мануэль полюбил со всей страстью своего пылкого молодого сердца Находилась ли она вблизи или где-нибудь вдалеке, – ее образ одинаково носился перед его глазами. Каждый вечер, тихо взобравшись по решетке сада на ее балкон, он оставлял там букет только что сорванных цветов и так же бесшумно удалялся из сада.

Вот и все. Тем не менее он был счастлив, счастлив таинственностью, волнением первой чистой любви, хотя не знал даже имени своего божества.

В этом сладком сознании не сама любимая особа занимает первое место в нашем сердце, а любовь с ее приятной неизвестностью и всей неизъяснимой прелестью массы незначительных мелочей.

Теперь, когда Мануэль мог рассуждать, когда он составлял нечто, его неясные чувства приняли более определенные формы Его любовь не была уже несбыточной мечтой. Теперь уже никто не мог разлучить его с его божеством.

Таковы были мысли, волновавшие его в тот момент, когда граф заглянул в комнату сквозь свое потайное отверстие.

Взгляд Роланда встретил фигуру Мануэля. Но, очевидно, молодой человек был не один, так как он в большом волнении говорил с кем-то Роланд окинул любопытным взором всю комнату и в углу заметил Сирано, сидевшего в высоком мягком кресле и гревшего свои длинные ноги у камина. Граф весь превратился в слух, боясь проронить хоть одно слово из разговора молодых людей.

– Итак, дорогой Людовик, ты доволен своим братом? – спросил Сирано своим зычным голосом.

– О, конечно! Он так добр ко мне!

– Ну, это в порядке вещей, а скажи…

– Что?

– Касался ли он главного вопроса?

– Какого?

– Ну денежного.

– Нет, ни я, ни он не возбуждали еще этого вопроса.

– Эта деликатность делает тебе честь, но, во всяком случае, тебе придется возбудить его.

– Зачем? Брат так гостеприимен, так предупредителен, что большего мне и не надо.

– О поэты! Как мало требуете вы от жизни! Но, к счастью, я еще здесь!

– Что ты предполагаешь сделать?

– Я хочу обеспечить твое будущее, чтобы ты был здесь не гостем, а равноправным хозяином, и для этого…

– Что для этого?

– Я думаю воспользоваться завещанием твоего отца.

– Прошу тебя, не задевай самолюбия Роланда!

– Успокойся, я говорю о дальнейшем. Месяц-другой мы предоставим дело твоему брату, ну а затем… посмотрим.

– Ну вот и прекрасно, не будем возбуждать этого скучного вопроса. Обождем; притом у меня есть заботы поважнее.

– Заботы поважнее, какие?

– Савиньян, ты разве забыл о моей любви? – спросил Мануэль, тяжело вздыхая.

– О, черт возьми, вот они, тайные страдания! – с гримасой проговорил поэт. – Да ведь ты сам знаешь, дитя мое, что твой брат уже предупредил тебя!

Роланд весь насторожился, так как друзья, будто зная об его присутствии, заговорили тише.

– Брат! Скажи, разве он любит ее по-настоящему? Не брак ли это по рассудку?

– Ну он-то ее, кажется, любит. Но любит ли она его, это вопрос. И кажется мне, что – нет.

– Значит?

– Значит, тут вся суть в том, чтобы сдержать данное слово, и, во всяком случае, это не дает тебе права подкладывать брату свинью!

– Да, ты прав Я обречен на молчание, – сказал Мануэль, грустно опуская голову – Ну а если бы…

– Что? Договаривай!

– Если бы Жильберта сама…

– Самонадеянный! Так ты тоже подметил, что она любит тебя?

– Нет, но скажи, разве при виде гибели самого дорогого, о чем смеешь лишь мечтать, нельзя хоть на мгновение утешать себя возможностью надежды?

– Конечно. Утешай себя, сколько твоей душе угодно, а пока слушай: в скором времени ты увидишься с Жильбертой, так как ни я, ни Роланд не можем закрыть двери замка де Фавентин перед Людовиком де Лембра, как раньше могли запретить туда вход бродяге Мануэлю.

– Ну?

– Скажи, что ты будешь делать при встрече с ней?

– Видеться с ней говорить, не оскорбляя ее своим присутствием!. Я не думал еще о возможности этого счастья! – ответил Мануэль в сильном волнении.

– Ну так надо подумать!

– Вот что, Сирано, – заговорил Мануэль решительно после некоторого молчания. – Говори, что хочешь, называй меня неблагодарным, бесчестным, подлецом даже, но если я увижу ее, если заговорю с ней, то первое слово, первый взгляд будет посвящен любви; я это чувствую и не в силах буду скрыть свою любовь. Ты видишь, я совершенно дикий, новый наряд не изменил меня. Я не могу противостоять велениям своего сердца, которое приказывает идти и пасть к ее ногам. Если я не в состоянии буду побороть себя и обману доверие брата, я пойду к нему и скажу «Брат, гони меня, забудь меня, верни мне мои лохмотья, но не требуй от меня отречения от этой любви!»

– Ну а потом? – спросил Сирано, нисколько не смущаясь страстной речью Мануэля.

– Потом? Да разве у меня не остается моего имени?

– Не особенное богатство!

– Но оно даст мне возможность стать в ряды войска нашего короля Отвага и старание помогут добиться многого!

– Ну, мой друг, офицерская форма вместе с дворянством приносит чертовски мало дохода, а герб замка Фавентин давно уже просит позолоты!

Мануэль не слушал и весь погрузился в свои новые мечты.

– Поздно уже, – проговорил Сирано, вставая. – Ты еще обдумаешь все это, а лучше и благоразумнее – забыть!

– Нет, я не могу этого забыть!

– Ну, будь что будет, во всяком случае можешь вполне рассчитывать на меня, – прибавил Сирано, пристегивая шпагу.

«Кажется, я достаточно узнал! Тут, как видно, нужна не глухая борьба, а решительный и скорый удар», – бормотал Роланд, возвращаясь к себе в комнату.

Придя к заключению, граф позвонил. Явился лакей. С первого взгляда можно было безошибочно судить, что он не принадлежал к разряду обыкновенных слуг. Его темно-красное фамильярно улыбавшееся лицо изобличало в нем отъявленного негодяя, давно уже забывшего о существовании каких бы то ни было понятий о честности и долге.

Он молча остановился перед своим господином в ожидании приказаний.

– Ринальдо, хорошо ли ты помнишь то, что я тебе сказал вчера вечером?

– Если память мне не изменяет, вы изволили говорить о возвращении вашего брата и о вытекающих из этого неприятностях.

– Кроме того, я еще говорил, что ты будешь мне нужен.