Джузеппе Гарибальди - Духовное господство (Рим в XIX веке)

Патеры посягали-было испортить эти двадцати-вековые свидетельства величия древности, внося в стены храмов современные украшения дурного вкуса, но, прекрасное, великое, чудесное появляется еще чудеснее от близости такого соседства.

Джулия, прекрасная дочь гордой Англии, жила в Риме уже несколько лет. Дитя свободного народа, она презирала все, что принадлежало к породе папистов. Но Рим! Рим гениев и легенд, отечество Фабиев и Цинциннатов, ярмарка очарований, – этот Рим был для Джулии волшебством. Она видела все, что было замечательного в Риме; она посвящала, все дни, все часы свои на изучение этих чудес. Она умела ценить творения искусств, и ежедневное её занятие состояло в копировании их.

Между великими мастерами она выбрала себе предметом изучения Буонаротти и всю его школу, представляющую столько разнообразия и пищи для воображения.

Перед дивной колоссальной фигурой Моисея [18]она проводила целые часы в созерцании: отпечаток величия на этом челе и величественность позы казались ей неподражаемыми, не имеющими себе ничего подобного в искусстве.

Она жила в Риме потому, что в Риме нашла пищу своей художественной натуре, своей снедающей любви в прекрасному, и в Риме она решилась жить и умереть потому, что не в состоянии была оторваться даже на один день от восторженного созерцания предметов своего поклонения.

Молодая, богатая, рожденная и воспитанная в дальной и строгой Англии, как могла Джулия расстаться навсегда и навсегда покинуть подруг и родных, которая ее любили? Как?! она нашла свой мир между остовами развалин, и под изношенным плащом нашего нищего экзальтированное воображение её отгадало тип благородной расы древних квиритов.

В студии Манлио, куда она заходила нередко, она встретила Муцио, который исполнял иногда у художника обязанности натурщика.

Что было за дело Джулии до его низкого положения? Разве не было на этом челе того же отпечатка и в этой поступи того же величия, что поражали ее в мраморных статуях?

Несмотря на нищету Муцио, Джулия влюбилась в него с первого раза, как его увидала. Бедность в её глазах нисколько ему не вредила, нисколько не унижала его. Бедность портит только людей слабых, а Муцио таковым не был. Да и что в богатстве? Разве оно увеличивает достоинства человека?

А Муцио, любил ли Джулию? Да, он отдал бы за нее вселенную, хотя и не решился бы никогда открыть ей любовь свою…

Раз, вечером, на Лунгаре, два пьяные солдата пристали-было к нашей героине, когда она одна, без провожатого, возвращалась из студии Манлио, и силой хотели повести с собой. То было лучшим моментом в жизни Муцио, следившим за нею издали: он ранил и повалил одного (другой пустился в бегство), и с этого вечера никто уже не смел оскорблять Джулии на улице.

В тот самый день, когда женщины Манлио положили отправиться в палаццо Корсини, Джулия всходила на Яникульский холм, чтоб посетить по обычаю его студию. От молодого ученика узнала она печальную историю с художником, узнала о попытке женщин, но не могла узнать, какая именно причина была всему этому. Пока стояла она встревоженная и задумчивая, пришел Аттилио, и от него-то услышала она подробности всего дела.

– Надобно же, наконец, узнать, что все это значит, сказала молодая иностранка: – должно думать, что женщины пошли хлопотать о помиловании, но и нам не следует терять ни минуты; я имею доступ в палаццо Корсини; вероятно, мне скорее, чем кому-либо другому удастся все разузнать и я надеюсь еще до вечера уведомить вас обо всем…

При этих словах, не объясняя ничего более, она удалилась.

Аттилио, усталый от ночной тревоги и ходьбы, опечаленный отсутствием Клелии, остался в студии, чтоб еще раз поразспросить молодого Спартако о вещах, так его интересовавших.

Возвратимся снова в 1849 г. и той роковой сцене, когда двухлетний Муцио был обворован в пользу братства «Сан-Винченцы и Паоло». Вспомним, что один из служителей дома – Сиккио – встретил этого пройдоху дон-Игнацио таким приемом, что мы тогда же сочли нужным о том упомянуть.

Сиккио был давнишний слуга дома Помпео; в нем он родился, в нем был обласкан, в нем и привязался в сиротке Муцио, с отеческою нежностью.

Добрый человек, но не слишком сметливый, он разгадал, однако, пронырства «паолотта» и его сообщницы; но, кто бы осмелился в Риме изобличить исцелителя душ, духовного пастыря и исповедника знатной барыни?

Для патеров исповедь – дело слишком выгодное, чтобы они не позаботились обставить ее подобающею таинственностью.

Исповедь, – это могущественное орудие католицизма – это главный элемент его соблазнов, ключ к сокровеннейшим помыслам, к шпионству, к богатству, к влиянию на слабый ум, к разврату!

Старый Сиккио, за преданность свою ребенку и дому, был прогнан первым, когда агент паолоттов налетел на свою добычу.

– А младенец? спросила-было Флавия дон-Игнация.

– Младенец! воскликнул тот: – у нас для него не сиротский дом! Его можно отправить туда, пусть он там подростает, охраняемый от заблуждений развращенного века и влияний еретических доктрин, преобладающих в обществе… Там он будет всегда под нашим наблюдением.

И они вторично обменялись таким взглядом, что обдало бы холодом самую смерть.

К счастию еще для Муцио, богатство добычи ослепило пройдох на столько, что после разговора патера со старухою, о нем совсем позабыли и, покинутый всеми, он хныкал в колыбели.

Сиккио, один честный Сиккио, не забыл его: воспользовавшись смятением грабителей, растаскивавших имущество, под предлогом забрания своего скарба, он пробрался в дом, унес с собою Муцио и поселился с ним в отдаленном уголне Рима.

Нужно сказать, что отец Муцио был страстным археологом, и во время своих изысканий над монументами и руинами, имел привычку брать с собой Сиккио. В этих-то странствованиях по Риму, он напрактиковался, следовательно, достаточно, чтоб избрать ремесло чичероне [19]для пропитания, ибо, с обузою ребёнка на руках, ему трудно уже было достать себе лакейское место.

Чичеронизм в Риме не дает больших выгод, но дает относительную независимость жизни, и Сиккио воспользовался кое-каким своим знанием для прокормления себя и своего питомца, к которому привязывался день ото дня горячее. Ребенок же рос и делался красивым отроком, ловким и сильным. Никогда не возвращался домой Сиккио с пустыми руками, не принося своему любимчику чего-нибудь на забаву и, пожалуй, скорее отказал бы себе в необходимом, чем лишил бы своего юного друга какой-нибудь дорогой игрушки или любимого лакомства.

Так длилось впродолжение многих лет, но Сиккио старел, старческая хворость стала мешать ему слишком усердно заниматься обычным ремеслом; а от чичеронства до нищенства – один только шаг.