Николай Гарин-Михайловский - По Корее, Маньчжурии и Ляодунскому полуострову

– Тридцать копеек.

Бекир, уже догнавший нас, смеется. Бекир очень рад барану, называет его не иначе, как барашек, и хвалит.

Но кухарка нашего парохода, старенькая, как запеченное яблоко, говорит:

– Дрянь баран: тощий, смотреть не на что.

Бекир не унывает:

– Ничего, хорош будет.

H. E. проснулся. Ему хочется сегодня поохотничать.

Надо распаковать оружие: кстати, увидим, что с ним сделалось в дороге. H. E. и доктор занялись этим на берегу. Остальные пьют чай на палубе.

– Ну, все пропало, – кричит H. E., – промокло, заржавело, все рассыпалось.

– Глупости, – кричит доктор, – разве могут патроны промокнуть?

Мы идем все смотреть. Промокнуть не промокло, но вид некрасивый: плесень, ржавчина.

– Надо скорее чистить, – говорит доктор.

Он чистит, разбирает. Кругом казаки. В ружьях они понимают и любят их. Хвалят магазинку с разрывными пулями на медведей и тигров. Хвалят охотничьи ружья, но в восторг приходят от карабинки-револьвера Маузера.

– Эх, и ружья же нынче делать стали.

Прицеливают, рассматривают.

– Не продаете?

– Нет.

– А то продайте: пользу дадим.

Китайская фелюга прошла. Широкая черная лодка, сажени в четыре, с парусиновым навесом посреди… Четыре китайца на веслах, два на руле, один выглядывает из-под навеса. Посреди мачта, и к ней прикреплен римский парус.

– Что они везут?

– Водку свою казакам, а то опиум.

Подальше у берега стоит более нарядная раскрашенная фелюга, тоже китайская. Посреди устроена деревянная будочка, раскрашенная, узорно сделанная.

По берегу гуляет китаец, молодой, одетый более нарядно. В костюме смесь белых и черных цветов. Туфли подбиты толстым войлоком в два ряда. Он ходит, кокетливо поматывая головой, выдвигая манерно ноги.

– Кто это?

– Так, писарь какой-нибудь… – говорит наш капитан. – А называет себя полковником… Казаки спрашивают: «А сабля твоя где?» Мотает головой. Так думает, что если скажет полковник, – важнее будет. На пароход ихнего брата много придет. «Я полковник, мне надо отдельную каюту…» В общую с людьми его, конечно, не посадишь…

– Почему?

Наш старый капитан смотрит некоторое время недоумевающе на меня.

– Так, все-таки же он нечистый… Кому приятно с ним?

– Злые китайцы?

– Когда много их и сила на их стороне, – люты… А так, конечно, ниже травы, тише воды… умеют терпеть, где надо.

В час дня пароходик наш «Бурлак» ушел назад в Сретенск, а мы переселились в слободу.

Наш домик в слободе из хорошего соснового леса, сажен шесть в длину, с балкончиком на улицу. Обширная комната вся в цветах (герань, розмарин), прохладная, вся увешанная лубочными картинками.

После жары улицы здесь свежо и прохладно, но на душе пусто и тоскливо, и с горя мы все ложимся спать. А проснувшись, пьем чай. После чая доктор с Бекиром принялись за разборку своих вещей, а мы, остальные, сидим на балконе и наблюдаем местную жизнь.

Дело к вечеру, на улице скот, телята, собаки, дети, взрослые, едут верхом, едут телеги.

В перспективе улицы, в позолоте догорающего дня, получается яркая бытовая картинка. А на противоположной стороне улицы огороды – в них подсолнухи, разноцветный махровый мак, громадный хмель, напоминающий виноградные лозы.

Проходят казаки, казачки. Народ сильный, крепко сложенный, но оставляющий очень многого желать в отношении красоты. Главный недостаток скуластого, продолговатого лица – маленькие, куда-то слишком вверх загнанные глаза. От этого лоб кажется еще меньше, нижняя часть лица непропорционально удлиненной. Это делает лицо жестким, деревянным, невыразительным. Напоминает слепня – что-то равнодушное, апатичное.

– Просто заспанные лица, – язвит Андрей Платонович.

На балконе появляются доктор и H. E. Молодое лицо H. E. все такое же бледное, слегка опушенное русой бородкой, добродушные большие серые глаза. Сегодня он проходил верст десять на охоте. – Надо пристреляться к ружью.

Улица стихла. Вечереет. Потянуло прохладой и ароматом лесов. Бекир приготовляет все для шашлыка из баранины.

– Ну вот выискалась долинка, вы живете здесь, а там за этими горами что? – спрашиваю я хозяина, старого казака. Я показываю на север, где в полуверсте уже встают горы.

– Там горы да камни.

– И далеко?

– По край света.

– Не сеете там?

– И не сеем и не косим. Медведь там только да коза. Здесь насчет посева…

Казак машет рукой.

– Ну, вот вы говорите, что на каждого рожденного мальчика наделяется сейчас же сорок десятин, – вероятно, уже немного свободной земли?

– Где много. Если б не умирали…

– Давно живете здесь?

– Сорок лет, как основались, здесь.

– У вас старинных женских одежд нет или всегда ходили так?

– Как так?

– Да вот в талию?

– Прежде рубахи да сарафаны больше носили, а нынче вот мещанская мода пошла.

Мода очень некрасивая: громадное четвероугольное тело слегка стиснуто уродливо сшитой талийкой, а между юбкой и талией торчит что-то очень подозрительное-по чистоте. Нет грации, нет вкуса, что-то очень грубое и аляповатое. Нет и песен. Прекрасный предпраздничный вечер, тепло – где-нибудь в Малороссии воздух звенел бы от песен, но здесь тихо и не слышно ни песни, ни гармонии.

Молчит и китайский берег. Мгла уже закрывает его, потухло небо, и река совсем темнеет, и безмолвно пуста улица – спит все. Иногда разносится лай громадных здешних собак. Пора и нам спать. И спится же здесь: сон без конца. Прозаичный, скучный сон, без грез и сновидений. А зимой-то что здесь делается?..

10 августа

Хотели вчера пораньше лечь спать, но увлеклись приготовлением шашлыка и засиделись долго.

Учителем был Бекир, конечно. Жарили во дворе, у костра. Шашлык вышел на славу. Было ли действительно вкусно, или нравилась своя работа, но он казался и сочным и вкусным, таким, словом, какого мы никогда не ели.

– Заливайте красным вином, обязательно красным, – дирижировал доктор, последним отставший от шашлыка.

Мы уже давно пили в комнате чай, когда со двора раздался его отчаянный вопль:

– Тащите меня от шашлыка, а то лопну.

Он и сегодня с сожалением вспоминает:

– Много хороших кусков пропало: жир все.

– Жир разве полезен для желудка?

– Для моего и гвозди полезны.

Конкурент доктору в еде H. E. Мы им обоим предсказываем паралич.

Ночью спалось плохо: много уж спим. Ночь мягкая, теплая, с грозой и дождем. Пахнет укропом и напоминает Малороссию с ее баштанами, свежепросоленными огурцами, арбузами и дынями.

Пробуждение утром неприятное: сразу сознание бесцельного торчанья в каком-то казацком селе.

Но так как ждать придется, может быть, и несколько дней, то решил забрать себя в руки.

Встал, умылся, напился чаю и отправился в соседний дом заниматься: сперва английским языком, затем чтением о Корее и Китае.