Иван Лукаш - Пожар Москвы

Павел сгреб в горсть простыню на груди. Поверх голов, не мигая, смотрят во тьму его круглые глаза.

– Отречение! – зло крикнул Платон Зубов и махнул треуголкой.

Гул и топот многих ног докатился с лестницы, Платон Зубов обернул свое мелкое красивое лицо, обронил шляпу и бросился к дверям, за ним другие, толпой, тискаясь и храпя.

Один Бенигсен остался перед Павлом. Бенигсен, как слепой, моргает опаленными ресницами, он расставил ноги в тяжелых ботфортах, он прижимает к груди императора острие шпаги.

– А-а-а-а, – Павел захлебнулся от глубокого вопля;

Ворвалась толпа, чей топот был слышен с лестницы, дунула туманом, загремела, ширма придавила свечу, толпу закрутило впотьмах. Бенигсен, пригибаясь, занырял к дверям.

– А, сукин сын! – жадно и страстно крикнул кто-то. Мотнулись вверх чьи-то острые локти, простыня пронеслась над головами, как серое знамя.

Бенигсен один в темной библиотечной зале рассматривает императорские портреты. Он высоко подымает свечу к желтым пятнам щек и носов. Кислым потом и теплом дохнула тьма из спальни. Выходят один за другим, пошатываясь, неверными движениями, как пьяные, оправляют букли, сбитые на лоб, шарфы, сваленные горбом, застегивают мундиры через пуговицу и суют под камзолы черные гвардейские галстухи.

Тогда Бенигсен вдоль портретов, по стене, стал пробираться со свечой в спальню. Черепки фарфора заскрипели под ботфортами генерала.

Павел лежит у камина, подкорчив руки под подбородок. Ужасно вытянулись его голые жилистые ноги в кровоподтеках. Мертвый Павел стал громадным, как Петр Первый. Вздулась темная голова, кончик языка прикушен и ощерены кривые зубы. У его рта, на паркете, темная лужа крови.

Генерал отступил, и тогда выкралась из камина белая собака. Она омочила лапу в крови и встряхнула. Повизгивая, она стала лизать темную щеку Павла и его темный лоб.

Внизу, на дворцовом подъезде, со звоном распахнулась дверь, мутно дунуло снегом. На пороге граф Пален. Он откинул за плечи черный плащ и обернулся к адъютанту:

– Что, он уже холодный?

– Да, я докладывал вам.

– Тогда я подымусь.

Через две ступеньки граф Пален побежал наверх. В библиотечной зале его нагнал на своей деревяшке Валериан Зубов, полный, с обрюзглым, бабьим лицом.

– Граф, постойте, я с вами… Мы опоздали, постой же.

В спальне, в сыром тумане, все стоят тесно. Измайловского полка капитан Волховский приподнял за волосы с паркета темную голову Павла, в клочьях буклей, в серой пудре, пропитанной кровью. Отбросил: голова глухо стукнула о паркет.

Платон Зубов полулежит в креслах, разматывая шелковый шарф с очень нежной женственной шеи: Зубову душно. Костяным ножичком он счищает с воротника пудру опрятными и легкими движениями.

– Будет вам, – говорит он, капризно морщась. – Закиньте его чем-нибудь… Простыней.

Граф Пален остановился на пороге, задыхаясь от бега.

– Но надобно запереть спальню: дворец полон солдат.

– И я говорю, пора. – Платон Зубов поморщился и протянул Палену тяжелую табакерку:

– Прошу вас.

– Благодарствую, не нюхаю.

Зубов быстро утер с табакерки кровь и защелкнул крышку.

– Я иду к Александру, – сказал Пален. – Приберите, прошу вас. Надобно проветрить.

Все, не двигаясь, смотрят на темную груду, точно ждут чего-то. Ветер затряс стекло, и пролетело сумрачное звенение: крепостные куранты отбили первую четверть утра. Флота капитан-командор Клокачев закинул простыней тело Павла. Оно забелелось у камина, как сугроб.

В узком простенке у шкафа стоит генерал Бенигсен.

– Тише, тише… Собака.

Медленно оглянулись на Бенигсена.

– Собака?

– Тут. Белая собака.

– Какая собака? Мерещится.

– Его собака. Тише.

У камина под опрокинутым креслом что-то белеется. Платон Зубов осторожным кошачьим движением поставил на паркет свечу, присел, и свесился конец его размотанного шарфа. Упираясь ладонями о паркет, Зубов пошептал, вытягивая губы:

– Дурашная… Собакей… Поди, ну… Собачка, собачка.

Шпиц прыгнул с мертвеца, все поднялись, Платон Зубов прижал к стене кресло.

– Тут она, тут… Забилась… Я ее – тут.

И вдруг отдернул руку, жалобно вскрикнул:

– А-ах, она укусила!

Дверь спальни распахнулась: на пороге граф Пален.

– Ты, куда ты лезешь, черт!

– Радуйтесь, братцы, – крикнул Зубов. – Мучитель ваш помер, ура!

Крик сорвался, никто не ответил. Обмерзлые гренадеры в треуголках, заваленных снегом, надвинулись молча, враз ступили к крыльцу.

Барабанщик гренадерского батальона, костлявый старик с иссохшим лицом, скопец Антон Калевайнен из чухон, злобно крикнул:

– Для нас не мучитель – отец.

Зубов, ослепший от изморози, вбежал в прихожую.

– Солдаты… Идут… Все… Открылось… Там бунт.

По ступеням, ружья наперевес, как ходят в атаку, тяжко и мерно поднимаются гренадеры. Окутаны паром жесткие лица. Барабанщик Антон Калевайнен идет впереди, как ходит в атаку, и черные палки зажаты в костлявый кулак, ударят громом тревогу.

По залам прокатил ветер, тьма, на сквозняке стукнули двери, в спальне над мертвым императором холодным дуновением колыхнуло простыню: гренадеры, ружья наперевес, вступили в замок.

Пален высоко поднял руки, сверкнули алмазы на белом мундире.

– Гренадеры назад. Караул, стой!

Барабанщик попятился.

Черный плащ просвистал, как крыло, Пален стремительно шагнул к гренадерам, еще попятились в мерзлую тьму, откуда пришли, – нестройно и шумно.

– Его Императорское Величество государь Павел Петрович волею Божьей скончался. Императору Александру – ура!

Пален сильно хлестнул барабанщика по плечу лосиной перчаткой.

– Пошто молчишь, по-российски не разумеешь? Императору Александру – ура!

Пятясь, набирая воздуха в груди, шало глядя на Палена, гренадеры закричали «ура», раздулись шеи от крика, потемнели лица. Офицеры подняли зазвеневшие шпаги. Сиплое «ура» загремело во дворе. «Ура» в покоях императора Александра. Там офицеры стоят толпой, в холодном тумане, там паркеты в темных лужах оттаявшего снега. На яшмовом столе, свесив ноги, сидит Уваров, он чему-то смеется. На Александра не смотрят, о нем забыли.

Александр уткнулся лицом в кожаную подушку. От рыданий дергает его длинные ноги в белых чулках. Так, одетым, он лежал на канапе и в первом часу ночи, когда над ним склонился Николай Зубов.

– Вставайте. Скорее. Идите к солдатам… Его боле нет… Вы – государь, вставайте, Ваше Величество.

От Зубова пахло потом и вином. Александр вцепился тонкими пальцами в кожаное сиденье.

– О чем вы говорите… Я не хочу… Какой государь? Я приказал для отца во дворе карету. Его отвезли в крепость?

– Нет, все свершилось без кареты. Его более нет.