Висенте Бласко-Ибаньес - Мертвые повелевают

Ходили вдвоемъ, какъ будто знакомы были цѣлую жизнь. Хаиме удивлялся, въ ея жестахъ и движеніяхъ, смѣлости и свободѣ англосаксонскихъ дѣвушекъ, не боящихся общенія съ мужчиной, чувствующихъ твердую почву подъ ногами, при собственномъ надзорѣ за собой. Съ этого дня они вмѣстѣ отправлялись осматривать музеи, академіи, старинныя церкви, иногда одни, иногда съ компаньонкой – миссъ, старавшейся слѣдовать за ними. Какъ товарищи они обмѣнивались впечатлѣніями, игнорируя разность половъ. Хаиме испытывалъ желаніе воспользоваться этой интимностью, говорилъ любезности, позволялъ себѣ маленькія вольности, но въ надлежащій моментъ сдерживался. Съ этими женщинами опасно дѣйствовать: онѣ остаются безстрасными, при всякихъ впечатлѣніяхъ; необходимо ждать, пока она сама не сдѣлаетъ перваго шага. Эти женщины могутъ однѣ странствовать по міру, сознавая, что способны порывы страсти остановитьтударами бокса. Во время своихъ путешествій онъ встрѣчалъ такихъ, которыя въ муфтахъ или въ ридикюляхъ, вмѣстѣ съ коробочками пудры и платкомъ, носили съ собою крошечный никелированный револьверъ.

Миссъ Мэри разсказывала ему объ отдаленномъ океанійскомъ архипелагѣ, гдѣ отецъ ея былъ чѣмъ-то вродѣ вице – короля. Матери у ней не было. Она пріѣхала въ Европу пополнить образованіе, полученное ею въ Австраліи. Была докторомъ мельбурнскаго университета, докторомъ музыки… Хаиме, съ удивленіемъ слушая ея разсказы о далекомъ мірѣ, но стараясь не выдавать своего удивленія, говорилъ о себѣ, о своей семьѣ, о своей странѣ, о достопримѣчательностяхъ острова, пещерѣ Артà, трагически грандіозной, хаотической, какъ предверіе ада, драконовыхъ гротахъ, съ ихъ свѣтлыми сталактитовыми рощами, словно ледяной дворецъ, съ ихъ тысячелѣтними, дремлющими озерами, изъ кристальной глубины которыхъ, казалось, вотъ – вотъ, подымутся волшебныя нагія фигуры, подобныя дочерямъ Рейна, охранявшимъ сокровище Нибелунговъ. Миссъ Гордонъ восторженно внимала ему. Хаиме какъ бы выросъ въ ея глазахъ – сынъ сказочнаго острова, гдѣ море сине, солнце сіяетъ всегда, цвѣтутъ апельсинныя деревья. Мало – по – малу Фебреръ сталъ проводить вечера въ комнатѣ англичанки. Представленія празднествъ Моцарта закончились. Миссъ Гордонъ ежедневно требовалась духовая пища – музыка. Въ салонѣ у ней были рояль и комплектъ партитуръ, сопровождавшіе ее и въ путешествіяхъ. Хаиме садился рядомъ съ нею, передъ клавитурой, и старался аккомпанировать ей въ пьесахъ, которыя интерпретировались всегда одного итого же автора, божественнаго, единственнаго. Отель находился около станціи: шумъ телѣжекъ, экипажей и трамвайныхъ вагоновъ энервировалъ англичанку, заставлялъ ее закрывать окна. Компаньонка оставалась въ своей комнатѣ, довольная, что не приходится соучаствовать въ этой музыкальной вакханаліи: куда больше удовольствія поработать, какъ слѣдуетъ, надъ ирландской вышивкой. Миссъ Гордонъ, наединѣ съ испанцемъ, вела себя, какъ учительница.

– Ну, еще разъ: повторимъ тему «шпаги». Будьте внимательнѣй.

Но Хаиме былъ разсѣянъ: поглядывалъ украдкой на гладенькую, бѣлую – пребѣлую шею англичанки, съ золотистыми волосиками, сѣтью синихъ венъ, слегка обозначившуюся на прозрачной, перламутровой кожѣ.

Однажды вечеромъ шелъ дождь: свинцовое небо, казалось, грозило смыть краску съ крышъ. Въ гостинной разливался тусклый свѣтъ виннаго склада. Играли почти впотьмахъ; читая на бѣломъ пятнѣ нотъ, вытягивали впередъ головы. Шумѣлъ зачарованный лѣсъ, качая зеленымъ, шелестящимъ уборомъ надъ Зигфридомъ, невиннымъ сыномъ природы, жаждавшихъ узнать языкъ и душу неодушевленныхъ предметовъ. Пѣла птица – руководительница, и раздавался ея нѣжный голосъ, временами заглушаемый, среди ропота листвы. Мэри дрожала въ восторгѣ.

– Ахъ, поэтъ!.. Поэтъ!

И продолжала играть. Въ нароставшемъ мракѣ гостинной звучали дикіе аккорды, провожавшіе героя къ могилѣ, похоронный маршъ воиновъ, несущихъ на длинномъ четырехъугольномъ щитѣ коренастое, бѣлое и золотистое тѣло Зигфрида, и прерывающая звуки марша меланхолическая фраза бога боговъ. Мэри играла съ дрожью: вдругъ ея руки отдѣлились отъ клавишей, голова очутилась на плечѣ Хаиме, – словно птица сложила свои крылья.

– О, Рихардъ!.. Рихардъ, mon bien aime!

Испанецъ увидѣлъ ея блуждающіе глаза, ея плачущій ротъ: они отдавались ему; почувствовалъ въ своихъ рукахъ ея холодныя руки. Дыханіе его захватило. На груди его легли два скрытыхъ, эластичныхъ, твердыхъ полушарія, существованія которыхъ онъ не могь подозрѣвать…

Въ этотъ вечеръ музыки больше не было.

Въ полночь, ложась спать, Фебреръ все еще не могъ опомниться. Онъ былъ первый, первый, достигшій цѣли: внѣ сомнѣнія. Послѣ столькихъ нерѣшительныхъ минутъ все вышло необыкновенно просто, какъ будто предложили руку, безъ всякихъ стараній.

Удивительнымъ казалось и то, что его назвали чужимъ именемг. Кто этотъ Рихардъ? Но въ часъ нѣжныхъ, мечтательныхъ признаній, смѣняющихъ часы безумія и забвенья, она разсказывала ему о впечатлѣніи, которое испытала, впервые увидавъ его среди тысячи головъ зрителей байрейтскаго театра. Это былъ онъ! Онъ, какимъ его изображаютъ юношескіе портреты! И встрѣтившись съ нимъ снова въ Мюнхенѣ, подъ одною кровлею, она поняла, что «жребій брошенъ» и безполезно бороться противъ притягательной силы.

Фебреръ съ ироническимъ любопытствомъ осмотрѣлъ себя въ зеркало. Что могла найти женщина! Да: онъ походилъ на другого… Мясистый лобъ, рѣдкіе волосы, острый носъ, торчащая борода… Съ годами все это обозначится рѣзче и придастъ ему профиль колдуна… Великолѣпный, славный Рихардъ! Какъ это случилось: онъ подарилъ ему однѣ изъ наиболѣе счастливыхъ минутъ въ жизни?… Что за оригинальная женщинаі

И удивленіе его еще увеличилось въ слѣдующіе дни, смѣшиваясь съ горечью. Эта женщина, какъ будто, ежедневно перерождалась, забывая прошлое. Она встрѣчала его съ важнымъ и строгимъ видомъ, словно ничего не произошло, словно факты не оставляли въ ней слѣдовъ, словно предыдущаго дня не существовало. И только когда музыка воскрешала память о другомъ человѣкѣ, она становилась нѣжной и покорной.

Хаиме, выведенный изъ себя, хотѣлъ повелѣвать ею: онъ, какъ – никакъ, мужчина. Онъ сталъ добиваться того, что игры на фортепьяно было меньше и въ немъ она видѣла нѣчто больше живого портрета кумира.

Имъ, опьяненнымъ счастьемъ, Мюнхенъ показался безобразнымъ, скучнымъ показался отель, гдѣ они были чужіе другъ для друга. Они чувствовали потребность на свободѣ ворковать, улетѣть подальше. И въ одинъ прекрасный день очутились въ гавани, гдѣ, у входа, стоялъ каменный левъ, а за нимъ простиралась необозримая равнина громаднаго озера, слившагося на горизонтѣ съ небомъ. Они были въ Линдау. На пароходѣ они могли отправиться, какъ въ Швейцарію, такъ и въ Констанцъ. Предпочли тихій нѣмецкій городъ, знаменитый соборомъ поселились въ гостиницѣ Острова, старомъ доминиканскомъ монастырѣ.