Владимир Малик - Тайный посол. Том 2

– Гм, легко сказать – поедем с нами… Пеший конному не товарищ, – возразил Гурко.

– Это правда. Но мы тебя, друг, не оставим здесь погибать! Как-нибудь доберемся вместе до Дубовой Балки. А там и коня для тебя роздобудем… Ну, нечего мешкать! Вечереет, а нам еще добрых верст пятнадцать ехать!

– Если так, то погодите малость, – сказал Гурко. – Я мигом!

Он ловко спрыгнул в вымоину, наклонился над конем. Обеими руками обнял его голову, сбил с буйной вороной гривы снег. Конь коснулся руки хозяина дрожащими губами, жалобно заржал.

– Прощай, мой Черныш, – глухо произнес Гурко, вынимая из-за пояса пистолет. – Ты честно и преданно послужил мне… А я… Вот единственное, – он взвел курок, – чем могу отблагодарить… Прости меня!..

Он приложил пистолет к уху коня и отвернулся, чтобы не видеть широко раскрытых черных глаз, из которых то ли катились слезы, то ли стекала талая вода.

Раздался короткий выстрел. Конь встрепенулся и затих. И вьюга начала укрывать его легким белым саваном, из-под которого страшно и неестественно торчали сломанные, вывернутые вверх передние ноги.

Гурко расстегнул на коне подпругу, снял седло и уздечку. Проворно и легко, будто ему было лет двадцать, а не сорок, и будто не он полдня пролежал, коченея, в холодном снегу, выпрыгнул наверх, вскинул седло на плечо и сказал:

– Ну вот, я готов! Если берете меня с собой, то постараюсь не отстать…

– Э-э, человече, не больно-то ценишь ты нас, ежели думаешь, что мы позволим тебе идти пехтурой!.. – возмутился откровенный и честный Роман Воинов. – Вот, пожалуйста, мой серый! Приторачивай покрепче седло сзади и поезжай, а я малость пройдусь пешочком, а то ноги совсем затекли… А потом меня сменит Ненко, да и Арсен будет не прочь… Ежели помогать в беде, так гуртом! Неспроста же у вас говорят: гуртом и родного батьку колотить легче!

Нежинский казак заразительно засмеялся:

– Разрази меня гром, если вы не чудесные ребята! А? Ей-богу, стоило померзнуть в снегу, лишь бы встретиться с вами! Сразу видать, что настоящие запорожцы, а не какие-то бродяги.

Арсен и Роман, переглянувшись, расхохотались. А Ненко, не совсем поняв, что сказал веселый путник, которого только счастливый случай спас от смерти, с удивлением наблюдал эту сцену.

– Угадал, батько! – сказал Арсен, вытирая рукавицей слезы на глазах. – Один из нас – бывший янычар, турок, то бишь отуреченный болгарин, – он показал на Ненко. – Другой, – кивнул на Романа, – донской казак… А третий, – ткнул рукавицей себя в грудь, – недоученный спудей [5] Спуде́й (укр.) – учащийся бурсы или духовного начального училища. . Ну, а все вместе – самые настоящие запорожцы!

– О! – вырвалось у нежинца, и он захохотал громче всех.

Дружный хохот, к которому, догадавшись теперь, о чем шла речь, присоединился и Ненко, перекрыл завывание вьюги. Можно было подумать, что четверо этих людей сошлись не среди взбудораженного ураганным ветром дикого поля, а где-то в уютной теплой корчме, за кувшином доброго пива, возле красивой и острой на язык шинкарки.

Насмеявшись, они быстро собрались и нырнули в снежную круговерть. Арсен снова двигался впереди. За ним верхом – Ненко и Гурко. А Роман, ухватившись за уздечку, привязанную к седлу, поспешал сзади по прибитому копытами снегу.

Буря не утихала. Когда путники выбрались из оврага, им показалось, что она разыгралась с новой силой и еще быстрее мчалась по беспредельным просторам белой степи.

За маленькими оконцами, которые мороз разрисовал причудливыми кружевами, глухо завывает ветер, кидает в стекла сыпучим снегом, гогочет в широкой, сплетенной из лозы трубе. А в хате натоплено, по-праздничному уютно.

Перед иконами горит лампадка, под потолочной балкой на деревянной подставке – восковая свеча, в устье печи потрескивает желтоватым пламенем связка смолистой щепы. В красном углу стоит большой сноп ржи, перевязанный тугим перевяслом из лугового сена и украшенный густыми багряными гроздьями калины. На столе, застланном вышитой скатертью, в глазурованных мисках – кутья и узвар, вареники с творогом, сметана, пироги с маком, шулики [6] Шулики (укр.) – коржики, политые медом с растертым маком. , два кольца колбасы, которая так и поблескивает поджаренными боками. А посередине, на широком деревянном подносе, – крутолобый белый каравай.

Старая Звенигориха с девчатами – Стехой и Златкой – суетятся возле печи и стола. Дед Оноприй пристраивает в красном углу, за снопом, горшочек с кутьей и кувшинчик с узваром – домовикам, душам умерших, чтобы добрее и ласковей были к дому и ко всем, кто живет в нем.

Младен с Якубом молча сидят на лавке. Яцько подбрасывает в лежанку дрова, а Спыхальский, хотя и осунувшийся после ранения, но уже веселый и оживленный, потому что в последние дни почувствовал – мускулы наливаются новой силой, снует по хате и, потирая руки, заглядывает в миски, кувшины и бутылочки, которые все ставит и ставит на стол Звенигориха. Усы его шевелятся, как у кота, когда тот чувствует поживу, а голубые глаза радостно светятся: он заранее смакует обильный ужин!

– То, паниматка, есть чудесный, вельми роскошный праздник – ваш щедрый, то бишь предновогодний, вечер! – философствует он, обращаясь к старой хозяйке. – Ни у какого другого народа не видал ничего лучшего!.. Какие блюда! Какие напитки! Ух! Аж дух захватывает, холера ясная! – Он сглотнул слюну и прищелкнул языком. – А этот трогательный сноп ржи, что до сих пор пахнет – уй! уй! – чебрецом, свежей солнечной соломой и далеким-далеким летом! Эти жесткие звенящие колосочки и кисло-сладкая красная калина меж ними!.. Как мило и остроумно! Накануне Рождества и Нового года вносить сноп в хату, ставить на почетнейшем месте – в красном углу – и желать, чтобы Новый год был таким же щедрым и богатым для хозяев, как этот золотой сноп! – Он подмигнул Стехе, которая как раз раскладывала на столе деревянные ложки.

– Аминь на добром слове! – усмехнулся в седую бороду дед Оноприй. – Твоими б устами да мед пить, пан Мартын!

– За этим дело не станет! Был бы только мед! Га-га-га! – захохотал Спыхальский и хлопнул ладонью Яцька, который, наклонившись, раздувал в лежанке жар. – Будет тебе, хлопец, тутай фукать! Ведь и у тебя небось, как и у меня, сосет под ложечкой! Пойдем-ка во двор да пощедруем под окном пани-матке, авось и к столу покличет!

– Можно и к столу. Отчего ж? И даже без щедривки… – ответила мать Арсена. – Вот разве что еще минутку подождем: может, какой гость прибудет!

Все поняли, какого гостя ждет она. Только не верилось, чтобы в этакую непогодь Арсен с Романом пустились в дорогу. Потому и промолчали.

Звенигориха расценила это по-своему и сразу засуетилась: