Евгений Маурин - Пастушка королевского двора

Ласково погладив короля по голове, Лавальер взяла с ближайшего столика золотообрезный томик, раскрыла его и стала читать:

– Луиза! – дрожащим голосом спросил вдруг Людовик, прерывая ее чтение и с пламенем во взоре взглядывая на склонившуюся над ним девушку. – Луиза, почему… ты не хочешь подарить меня высшим счастьем?

– Людовик! – с кротким упреком произнесла Лавальер. – Ты обещал мне…

– И я держу свое обещание, ты видишь! Я ведь только спрашиваю: почему? Почему ты предпочитаешь эти муки, эти томления полному, разделенному счастью? Почему ты непременно хочешь, чтобы я горел, изнывал на огне изнуряющей меня страсти? Почему ты непременно хочешь прикрываться службой у герцогини и терпеть все эти подлые глумленья? Я увез бы тебя в Париж, целый дом был бы к твоим услугам, ни одна душа в мире не осмелилась бы кинуть на тебя косой взгляд. Но ты не хочешь. Почему?

– Возлюбленный мой, я уже столько раз отвечала тебе на эти вопросы! Разве не говорила я тебе, что ради твоего счастья, твоего покоя, даже ради одной минуты пережитого тобой восторга я с радостью пожертвовала бы спасением своей души и пошла бы на то, что считаю тяжким грехом. Но у меня есть мать, которая не переживет, если я изменю долгу девичьей чести, а ее счастьем я жертвовать не вправе! Нет, отгони от себя, божество мое, все эти мятежные, знойные думы и позволь мне отвлечь тебя от изнурительных бурь страстей в безмятежное лазурное царство пасторальной поэзии!

Луиза снова взялась за книгу и продолжала:

– Нет, – воскликнул Людовик, вскакивая и снова прерывая чтение. – Все равно, пусть ты не хочешь быть совсем моей, но я не потерплю больше, чтобы ты и долее продолжала сидеть в этой змеиной клетке! Я сегодня же распоряжусь, чтобы тебе приготовили здесь совершенно отдельное помещение, а для того, чтобы ты не была так часто одна, надо найти для тебя кого-нибудь… только не из здешних. Ну, да мы там увидим! Нет, нет, не пытайся спорить и возражать, это ни к чему не приведет! Я так решил, и так будет. А теперь ты уж извини меня, Луизочка! Я взволнован, расстроен и совершенно не могу отдаваться поэзии!

С этими словами король ласково поцеловал Луизу в лоб и поспешно вышел из комнаты.

«Все к лучшему в этом лучшем из миров», – подумала Беатриса Перигор, вторично просыпаясь под гостеприимным кровом гостиницы «Золотой осел» в Божанси.

Действительно, если болезнь Тибо отдалила молодую девушку от достижения, так сказать, географической цели ее путешествия, зато непредвиденная задержка в Божанси значительно облегчала ей достижение той затаенной цели, ради которой все это путешествие было предпринято. Ведь, отправляясь в этот путь, Беатриса даже не представляла себе, каким именно образом она возьмется за осуществление своих тайных надежд, и полагалась на свое пронырство да на благоприятный случай. И вдруг этот случай послал ей сразу знакомство с тайной интригой первейшей важности, с целым планом, который сам собой предопределял также и план ее действий. Таком образом, задержавшись на день, она выиграла по крайней мере месяц, если не больше.

Впрочем, счастье, очевидно, решило благоприятствовать юной героине по всей линии, потому что скоро выяснилось, что задержка на сутки ускорила ее путешествие по крайней мере на три дня. Из разговора Варда с хозяйкой гостиницы Беатриса узнала, что королевский двор проживает в Фонтенебло. Это привело девушку сначала в кислое настроение, особенно когда ей сказали, что Фонтенебло расположено приблизительно в двадцати лье от Парижа. Когда же ей объяснили, что летняя резиденция короля находится в этом расстоянии не минуя Париж, а не доезжая до него, Беатриса окончательно была готова благословлять свою задержку. Не заболей от переутомления Тибо и не остановись они здесь на лишние сутки, она легко могла бы проехать прямо в Париж, а затем принуждена была бы возвращаться оттуда обратно. Теперь это открытие сокращало для нее путь на двойное расстояние: Париж – Фонтенебло, то есть на сорок лье!

Вообще все складывалось очень хорошо. Старый Тибо совершенно отдохнул и оправился и был тем же прежним Тибо, который какой-нибудь год тому назад несся во весь опор на бешеном скакуне, чтобы разыскать герцога д'Арка и призвать его на помощь похищенной Тремулем Беатрисы. Лошади наших путешественников тоже отдохнули и отъелись на отборном божансийском овсе, и, таким образом, остаток путешествия превратился в приятную и легкую прогулку.

В Фонтенебло Беатриса прибыла в средине дня и, заняв номер в гостинице «Королевская лилия», сразу взялась за дела высшей важности. Первым делом была командировка слуги из гостиницы в королевский замок за Жаком Мароном, одним из слуг гардеробмейстера Луи, а вторым – заботы о своем туалете, которым и занялась девушка в ожидании Жака.

В то время дамский туалет требовал не меньше (если не больше только) хлопот, чем теперь. Особенно много времени отнимала голова, так как тогдашняя прическа зачастую представляла собой истинное архитектурное чудо, а лицо – даже самое юное я свежее – непременно требовало разрисовки. Правда, Беатриса, вообще отличавшаяся большой самостоятельностью мышления, не портила своих нежных щек красками и ограничивалась лишь тем, что слегка трогала черным карандашом нижние веки. Но от обязанности наклеивать на лицо мушки даже и она не чувствовала себя избавленной. А каждая мушка, наклеиваемая в соответствующее место, имела свой символический смысл, свое название и служила известным выразителем. Так, мушка, наклеенная около уха, называлась «жажду страсти», а в уголке рта – «люблю целоваться». Мушка, наклеенная на одну из губ, называлась «кокетка», на нос – «отчаянная», в средину подбородка – «не прочь от интрижки», на лоб – «величественная». Это были основные категории, но были также и переходные формы, а также целые комбинации.

Собственно говоря, если вспомнит читатель, уже сама природа весьма прозорливо заклеймила Беатрису естественной мушкой – родинкой, приходившейся на полудороге между «не прочь от интрижки» и «люблю целоваться». Но одной было мало, а выбор места для другой представлял собой некоторые затруднения. Ожидая повидать в тот же день Ренэ Бретвиля, Беатриса по праву могла бы наклеить мушку около уха; если же принять во внимание особенности ее характера, то ей было бы вполне естественно украсить мушками и губу и нос. Но Беатриса отнюдь не желала пускаться с первого шага на какие бы то ни было признания и откровенности, а потому в конце концов склонилась в сторону неопределенности и торжественно приклеила мушку на середину щеки. В этот момент ей как раз доложили, что явился Жак Марон.