Джеймс Джойс - Улисс

Через мгновение он прошел за другими, моргая после яркого света. Гроб стоял перед алтарем на подставке, по углам четыре высокие желтые свечи. Всегда впереди нас. Корни Келлехер, прислонив венки у передних углов, знаком указал мальчику стать на колени. Вошедшие стали там и сям на колени у мест для молящихся. Мистер Блум стоял позади, невдалеке от купели, и, когда все стали на колени, аккуратно уронил из кармана развернутую газету и стал на нее правым коленом. На левое колено он осторожно поместил свою шляпу и, придерживая ее за поля, благочестиво склонил голову.

Из дверей появился служка {337}, неся медное ведерко с чем-то внутри. За ним шел священник в белом, одной рукой поправляя столу, другой придерживая маленькую книжицу у своего жабьего брюха. А кто будет нам читать? Каркнул ворон: я опять. {338}

Они стали у гроба, и священник принялся быстро каркать по своей книжке.

Отец Гробби. Я помню, как-то похоже на гроб. Dominenamine [77]. Здоровенная морда. Заправляет спектаклем. Дюжий христианин. {339}Горе тому, кто на него косо глянет: священник. Ты еси Петр. Отъел бока, как баран на клевере, сказал бы Дедал. И брюхо раздулось, как у дохлого пса. Где он такие выражения находит, диву даешься. Пуфф: бока лопаются.

– Non intres in judicium cum servo tuo, Domine [78].

Дает им чувство собственной важности, когда над ними молятся по-латыни. Заупокойная месса. Все в трауре, рыдают. Бумага с траурной каймой. Твое имя в поминальном листе. Как зябко тут. Его и тянет поесть, когда сидит уныло все утро притопывает ногами да ждет следующего милости просим. И глаза жабьи. С чего его так пучит? Молли, эту с капусты. Может быть, тут воздух такой. На вид как будто раздут от газов. В таком месте должна быть адская пропасть газов. Мясников взять: сами становятся как сырые бифштексы. Кто мне рассказывал? Мервин Браун {340}. В крипте Святой Верберги {341}у них чудный орган старинный полтораста лет им там пришлось пробуравить дырки в гробах чтобы газы выпустить и поджечь. Со свистом вырывается: синий. Свистнуло – и тебя нет.

Колено больно. Ох. Вот так лучше.

Священник взял из служкиного ведерка палку с шишкой на конце и помахал ей над гробом. Потом пошел в ноги гроба, помахал там. Вернулся на место и положил ее обратно в ведерко. Каким и был покуда не упокоился. Это все записано: он это все обязан проделать.

– Et ne nos inducas in tentationem [79].

Служка вторил ему писклявым дискантом. Я часто думал, что лучше брать прислугу из мальчиков. Лет до пятнадцати. Старше уже, конечно…

А там святая вода, должно быть. Окропляет сном. Небось уже обрыдло ему махать махалкой над всеми трупами, что подвозят. Пускай бы полюбовался, над чем он машет. Каждый Божий день свежая порция: мужчины средних лет, старухи, дети, женщины, умершие родами, бородачи, лысые бизнесмены, чахоточные девицы с цыплячьими грудками. Круглый год бормочет над ними одно и то же потом покропит водой: спите. Сейчас вот Дигнама.

– In paradisum [80].

Говорит, он пойдет в рай или уже в раю. Над каждым повторяет. Нудное дело. Но что-то он должен говорить.

Священник закрыл книжку и вышел, служка за ним. Корни Келлехер открыл боковые двери, и вошли могильщики. Они снова подняли гроб, вынесли его и опустили на свою каталку. Корни Келлехер дал один венок мальчику, другой свояку, и все следом за ними вышли через боковые двери на воздух, теплый и пасмурный. Мистер Блум вышел последним, сунув обратно в карман сложенную газету. Взор его оставался чинно потуплен, пока каталка с гробом не повернула налево. Железные колеса визгливо скрежетнули по гравию, и отряд тупоносых башмаков двинулся за каталкой по аллее могил. Тари тара тари тара тару. Батюшки, тут разве можно петь.

– Мавзолей О’Коннелла {342}, – сказал Дедал рядом с ним.

Кроткие глаза мистера Пауэра поднялись к вершине высокого обелиска.

– Тут он покоится, – произнес он, – среди своего народа, старый Дэн О’. Но сердце его погребено в Риме. А сколько разбитых сердец погребено тут, Саймон!

– Там вон ее могила, Джек, – сказал мистер Дедал. – Скоро и я лягу рядом. Да призовет Он меня, когда будет воля Его.

Не удержавшись, он начал тихо всхлипывать, бредя неровной, оступающейся походкой. Мистер Пауэр взял его под руку.

– Ей лучше там, где она сейчас, – мягко промолвил он.

– Да, я знаю, – ответил сдавленно мистер Дедал. – Она сейчас на небе, если только есть небо.

Корни Келлехер шагнул в сторону и пропустил остальных вперед.

– Печальные события, – учтиво заговорил мистер Кернан.

Мистер Блум прикрыл глаза и дважды скорбно покивал головой.

– Все остальные надели шляпы, – заметил мистер Кернан. – Я думаю, и нам тоже стоит. Мы последние. Это кладбище коварное место.

Они покрыли головы.

– А вам не кажется, что его преподобие отслужил слишком скоропалительно? – сказал с неодобрением мистер Кернан.

Мистер Блум солидно кивнул, глянув в живые глаза с красными прожилками. Скрытные глаза, скрытные и обыскивающие. Видимо, масон: точно не знаю. Опять рядом с ним. Мы последние. В равном положении. Авось, он что-нибудь еще скажет.

Мистер Кернан добавил:

– Служба Ирландской Церкви {343}, на Иеронимовой Горе и проще и более впечатляет, я должен это сказать.

Мистер Блум выразил сдержанное согласие. Язык, конечно, многое значит.

Мистер Кернан торжественно произнес:

– Я есмь воскресение и жизнь . {344}Это проникает до самой глубины сердца.

– Действительно, – сказал мистер Блум.

Твоего-то может и да но какой прок малому в ящике шесть футов на два с цветочком из пятки? Ему проникает? Седалище страстей. Разбитое сердце. В конечном счете насос, качает каждый день сотни галлонов крови. Потом в один прекрасный день закупорка, и ты с концами. Их тут вокруг навалом: кишки, печенки, сердца. Старые ржавые насосы – и ни черта больше. Воскресение и жизнь. Уж если умер так умер. Или идея насчет Страшного суда. Всех вытряхнуть из могил. Лазарь! Иди вон. {345}А пошла вонь, и трюк провалился. Подъем! Страшный суд! И все шныряют как мыши разыскивают свои печенки и селезенки и прочие потроха. Чтоб все до крохи собрал за утро, так твою и растак. Ползолотника праху в черепе. Двенадцать гран ползолотника. Тройская мера {346}.

Корни Келлехер пристроился к ним.

– Все было экстракласс, – сказал он. – А?

Он искоса поглядел на них тягучим взглядом. Грудь полисмена. С твоим труляля труляля.

– Как полагается, – согласился мистер Кернан.

– Что? А? – переспросил Корни Келлехер.

Мистер Кернан повторил.

– А кто это позади нас с Томом Кернаном? – спросил Джон Генри Ментон. – Лицо знакомое.

Нед Лэмберт мельком оглянулся назад.

– Блум, – ответил он. – Мадам Мэрион Твиди, та, что была, вернее, она и есть, певица, сопрано. Это жена его.

– А, вон что, – протянул Джон Генри Ментон. – Давненько я ее не видал. Была эффектная женщина. Я танцевал с ней, постой-ка, тому назад пятнадцать-семнадцать золотых годиков, у Мэта Диллона в Раундтауне. Было что подержать в руках.