Вячеслав Шишков - Угрюм-река. Книга 2

В полночь Прохор постучал к приставу.

– Кто там?

– Отопри.

Прохор вошел с волком. Наденька схватилась за голову, она старалась улыбнуться, но широко открытые глаза ее враз налились мутью страха.

– Вы убить меня не можете. – И Прохор сел в угол, за стол. – Волк разорвет вас обоих. Кроме того, я неплохо стреляю и… вообще вас не боюсь… – Он положил возле себя браунинг.

Пристав запахнул халат и переглянулся с Наденькой. Наденька холодела, у пристава шевелились усы и подусники.

– Прости, Прохор Петрович… Но я догадываюсь, что ты сошел с ума.

– С вами сойдешь, – мрачно, однако спокойным голосом ответил Прохор.

– Может быть, чайку с коньячком?

Наденьку не держали ноги, присела на стул.

– Нет, спасибо, – сказал Прохор. – Твоего коньячка боюсь. Я со своим… – Прохор вынул из кармана недопитую молоденьким офицериком бутылку. – Ну-ка, по-ди-ка сюда… – Он постучал пальцем по этикетке на бутылке. – Марку видишь?

– Вижу, – прошептала белыми губами Наденька.

– Подай две рюмки – себе и Федору Степанычу.

Наденька, переступая ногами, как лунатик, подала. Волк сидел возле хозяина. Прохор налил две рюмки.

– Пей!

Наденька, не дрогнув, защурилась и выпила.

– Федор, пей!..

– Я не могу, уволь.

– Я эту бутылку, найденную на месте нападения, следователю не отдал. Не отдал и твоего, Федор, парика с бородой и твоей шпоры. Когда тебя зацепил аркан, ты упал и задел шпорой за стремя.

Пристав побагровел, бросился к Прохору и, перекосив рот, ударил кулаком в столешницу. Волк внезапным прыжком опрокинул его на пол. Наденька завизжала. Пристав поднялся, нырнул в другую комнату, захлопнул за собой дверь.

– Наденька, не бойся, – сказал Прохор. – Жена моя надолго уезжает с Протасовым, ты переберешься ко мне сейчас же. Ты будешь моей. Говори, кто цыган?

В глазах, в каждом мускуле, в каждой кровинке Наденьки отразилась страшная внутренняя борьба. Она мучительно искала в себе ответ. Она безмолвствовала.

– Ну?

Она безумно замотала головой и закричала:

– Не знаю!.. Ничего не знаю!.. Миленький мой, Прохор Петрович… Ангел! – Лицо, глаза, губы смеялись, по щекам текли слезы страха и надежды.

Дверь приоткрылась. Через комнату пролетели и упали к ногам Прохора сапоги со шпорами. Дверь опять захлопнулась. За дверью орал, ругался пристав.

– Любишь?

Наденька заплакала пуще, засмеялась, вся посунулась к Прохору, как к магниту сталь. Но волк оскалил зубы.

– Кто цыган?

– Не спрашивай. Не спрашивай… – шептала она, всплеснув руками. – Ведь он меня зарежет… Я вся в синяках… Спаси меня, миленький…

– Пей!

Через силу, вся замерев, вся содрогнувшись, Наденька отчаянно вонзила в себя вторую рюмку отравы, сморщилась, сплюнула, затрясла головой, и ноги ее подсеклись.

– Ми-лый!..

Прохор, прикасаясь к ней с гадливостью, провел ее к дивану, подошел к закрытой двери, с силой ударил в нее сапогом:

– Федор, иди.

Пристав гордо вышел в парадной форме с медалями, с крестом: гарантия, что Прохор не рискнет «оскорбить мундир».

– Чем могу служить?

– Ничем… Ты мне вообще служить не можешь… – задыхаясь внутренним гневом, раздельно сказал Прохор. Он дрожал, хватался руками за воздух. Он грузно сел.

Пристав стоял у печки; выражение его лица удрученное, злое. Весь вспружиненный, он приготовился к кровавой схватке.

Прохор смотрел на него с ненавистью и минуты две не мог произнести ни слова. Сильный Прохор, непобедимый Прохор – перед ним все трепещут – силою обстоятельств давно порабощен этим человеком. Иметь всю власть, всю мощь, все богатство – и быть под сапогом у мрази!

Прохор едва овладел собой, чтоб не разреветься злобным плачем. Прохор с маху ударил кулаком в стол, заскрипел зубами, и – еще момент – он бы бросился на пристава. Страшные глаза его, которых боялся даже волк, заставили пристава придвинуться ближе к двери.

– Нас никто не слышит. Наденька сама себя отравила, – глухим, каким-то рычащим голосом начал Прохор. – Я хотел тебе сказать, что так жить нельзя. Я больше не могу. Я мучаюсь, понимаешь, мучаюсь. На ногах моих гири. На сердце камень, на камне – твоя нога. Нам здесь вдвоем не жить. Или ты, или я. Знай, если будешь упрямиться, я тебя уничтожу.

– Нельзя ли без угроз, мой милый, – махнул пристав по усам и, звякнув шпорами, важно сел в кресло. – Я не тебе служу, а служу главным образом государю императору. – И пристав, надув толстые щеки, выпустил целую охапку воздуха.

Прохор издевательски захохотал:

– Подлец, фальшивомонетчик, разбойник при большой дороге – не слуга царю.

– Что, что?! – стукнул пристав шашкой в пол, и бычьи глаза его страшно завертелись.

– Давай говорить спокойно. Не ори, – сказал Прохор. – Я прекрасно понимаю и тебе советую понять, что еще недавно ты при желании мог бы погубить меня. Но теперь, когда я узнал, кто ты, не ты меня, а я тебя погублю.

– Не так-то скоро… Ха-ха!..

– В три дня!! – грохнул кулаком Прохор. Волк вскочил.

Пристав захохотал испуганно, сказал:

– Чудак, барин!

Наденька стонала и поплевывалась во сне. Часы захрипели и пробили два ночи. Вьюга с визгом облизывала окна.

– За организованное нападение на караван золота с убийством шести казаков тебя ждет петля.

– Слушайте, Прохор Петрович, вы окончательно с ума сошли… Ведь подобное предположение можно делать только о белой горячке… Чтоб я… слуга государя… Ха-ха-ха!..

Прохор задымил сигарой и сказал:

– Тысяча, которую ты дал Парчевскому, фальшивая. Он в городишке продул ее в карты. Городскими властями составлен протокол. В моих лавках и в конторе обнаружено много фальшивых денег. Я несу убытки. Фальшивые деньги делаешь ты в Чертовой хате на скале. Ты – цыган. Твой парик, шпора и Наденькин коньяк у меня. Филька Шкворень и два казака крепко тебя заприметили там, на деле: твои усы и твое брюхо. И морду, конечно… Извини… А главное – твой соратник, безносый спиртонос с собачкой, пойман и во всем сознался. Обо всем этом, ежели занадобится, я через три дня телеграфирую губернатору. Ежели занадобится, повторяю…

Пристав схватился за виски и на подгибающихся ногах стал ходить по комнате. Шпоры пристава позвякивали жалобно, как бы прося пощады. Грудь распиралась подавленным пыхтеньем, отчаянными вздохами, все мысли в голове померкли. Сердце Прохора облилось радостной кровью.

– Уфф!.. – выдохнул пристав и повалился на колени к дивану Наденьки. Он уткнулся головой ей в грудь и дряблым, как жвачка, голоском взывал:

– Надюша!.. Надя! Встань. Меня губит близкий друг… Близкий человек, которого я любил, которого я оберегал с пеленок… О, проклятие!..

– Слушай, – встал Прохор и оперся руками о стол. – Нельзя ли без фокусов и без душераздирающих монологов. Меня этим не возьмешь, я не институтка, я не младенец двух лет по третьему… Ты говоришь: друг? Ладно. Спасибо. Слушай внимательно…