Сергей Сергеев-Ценский - Зауряд-полк. Лютая зима

– Господин полковник! Вы слышите? Меня… меня оскорбляют! – едва выдавил из себя, задохнувшись, Генкель и расставил толстые руки, как будто хотел броситься и задушить Ливенцева.

– Оскорбляю? Отлично! Дуэль! – кричал Ливенцев.

– Позвольте!.. Постойте же, черт возьми! – совершенно уж растерялся Полетика. – Но ведь подполковник Генкель… он… он сколько служил, лямку какую тянул, пока, наконец, получил свой чин… по приказу его величества, а вы…

– Я тоже получил свой чин по приказу его величества! Я его не сам для себя выдумал! Я оскорбил? Хорошо! Значит, дуэль!

– Да никто вам никаких дуэлей не разрешит в военное время, что вы, что вы! – уже испуганным каким-то голосом заговорил Полетика, не начальственным, а убеждающим, и вдруг спустился со своей кафедры, и Ливенцев заметил вскользь, что все, стоявшие до этого напряженно, руки по швам, начали разминаться и принимать более естественные позы.

– Вот что, прапорщик… – взял вдруг под локоть Ливенцева Полетика. – Подайте руку, и надо вам все это кончить. Что вы, в самом деле, а? Образованный человек, а… а простых вещей не понимает!

– Господин полковник! Я сказал, что не подам, – и не подам!

Генкель как-то обмяк и осел почему-то, – так показалось Ливенцеву, когда он услышал его бормотанье:

– У себя в имении… я руку подаю… садовнику какому-нибудь… или там… машинисту при молотилке… а вы…

– Любому машинисту, и любому штукатуру, и любому садовнику, если они порядочные люди, я тоже охотно подавал и подам руку, а вам – нет. И считаю, что на эту тему дальше нам говорить незачем!.. Кроме того, господин полковник, я хотел сейчас объехать посты свои ввиду того, что послезавтра ожидается приезд царя в Севастополь.

Это заставило всех поглядеть на него с недоумением: не шутка ли? не искусственный ли какой выпад, придуманный нарочно, чтобы сорвать суд?

Полетика поднял брови, открыл рот.

– Как так царь?.. Послезавтра?.. Это вы… откуда узнали? – засуетился он.

– На железной дороге знают. Вчера еще нельзя было говорить об этом, сегодня уж разрешается, – несколько небрежно к остальным здесь, не знающим такой новости, проговорил Ливенцев.

– Вот видите, господа! – обратился ко всем ставший совсем прежним путаником Полетика. – Приезжает государь, а у нас в казармах что? Во всех ли ротах у нас «Боже, царя храни» есть?.. Можно из красной бумаги вырезать буквы и на картонку наклеить… или из золотой даже… Послезавтра?.. Отчего же мне из штаба бригады ничего?

– Но ведь давно уж известно, что приедет царь в Севастополь, – разрешил себе сказать Мазанка.

– «Приедет, приедет»!.. Что из того, что приедет когда-то такое там? Надо знать, когда именно приедет!.. Улита едет, когда-то будет… Как же так, господа? Ведь царь может и в казармы к нам зайти… Послезавтра! Вот видите, как подкатилось! Надо же, чтобы хоть бляхи наворонили как следует и… и это, как его… чтоб отвечать умели согласно: «Здравия желаем, ваше величество!..» Поезжайте же, что ж вы стоите, какого черта! – обычно, как всегда, обратился Полетика к Ливенцеву. – Там мой экипаж стоит, он мне сейчас не нужен, вот садитесь и поезжайте.

– До свидания! – сказал было Ливенцев и повернулся.

– Погодите же, куда вы? Там дождь идет, а вы… Верх на экипаже не поднимается, винты какие-то испорчены… и черт ее знает, зачем у нас нестроевая рота!.. Потом кучеру скажете, чтобы прямо с вокзала чинить что там нужно ехал…

– Хорошо… Но что-то такое мне еще нужно сделать, прежде чем ехать… – усиленно начал вспоминать Ливенцев, что он такое записал на адъютантской записке.

– Плащ мой возьмите! Разве я не сказал вам? Плащ, вот что!.. А я сейчас по ротным помещениям с осмотром, мне плащ не нужен. А когда доедете, положите его, плащ мой, на сиденье… Ну, до свиданья!

– Спасибо за плащ, господин полковник, но вот в чем дело, – вспомнил, наконец, что было надо, Ливенцев. – Дело в немцах, которые стоят у нас на постах… Капитан Урфалов! Приказ строжайший от жандармского полковника Черокова немецкий пост наш на Черной речке весь снять ввиду того, что на немцев-ратников полковник Чероков не надеется… Снять и заменить русскими.

Говоря это, Ливенцев не столько смотрел на Урфалова, сколько на Генкеля, наблюдая, как к этому отнесся он. Генкель стоял насупясь и глаза в пол.

– Вы что же это в самом деле немцев на посты напихали? – накинулся на Урфалова Полетика. – Вот видите, правильно! Его величество едет, а на постах черт знает что – немцы!

– Изволите видеть, господин полковник… – начал было Урфалов, выступая вперед, но Полетика перебил нетерпеливо:

– Ну, что там видеть! Нечего видеть! Убрать всех немцев к чертовой матери, и все. И нечего больше видеть!

– Замену на посты надо послать сегодня же, восемь человек, – сказал Урфалову Ливенцев. – Я бы отобрал их сам, но сейчас мне некогда, ждет дрезина… До свиданья!

И, простившись только с одним Полетикой, не взглянув больше ни на кого из остальных, Ливенцев поспешно вышел из кабинета в канцелярию, и первое, что там бросилось ему в глаза, была сияющая луна приказиста Гладышева, снимавшего уже с вешалки командирский плащ.

– Здорово вы его, ваше благородие, отчитали! – вполголоса, но восторженно говорил Гладышев, накидывая плащ на его плечи, и как будто даже слезы восхищения выступили на серые выпуклые сияющие глаза приказиста.

Приказист Гладышев совсем не обязан был накидывать на его плечи плащ, приказист Гладышев должен был сидеть себе на своем стуле приказиста и переписывать то, что ему давал адъютант Татаринов, как материал для завтрашнего приказа по дружине, чтобы размножить это потом на литографском камне, а если не было этого материала, он мог читать «Ната Пинкертона».

Ливенцев понял, что он, один из всей писарской команды, с риском для себя стоял у дверей в кабинет, изогнувшись, прислонив вплотную ухо к замочной скважине, чтобы не пропустить ни одного слова, и когда дошло дело до плаща, бросился подавать ему плащ, именно затем, чтобы и он, Ливенцев, знал, что писарям будет известно все его окончательное объяснение с ненавистным для всех Генкелем.

Он оглядел писарей, – все ему улыбались и даже как будто подкивывали и подмаргивали, хотя ведь не сказал же им ничего еще пока, не успел сказать Гладышев.

Однако сам Ливенцев, выходя из штаба на двор в командирском плаще, под мелкий, но частый дождик, был недоволен собою. Он не понимал сам, как это у него вырвалось насчет дуэли, точно так же не понимал и того, зачем сказал насчет необходимости ехать проверять посты ввиду скорого приезда царя.

Он смотрел на то, что произошло только что в штабе дружины, как на решение математической задачи громоздкими и не совсем убедительными приемами, между тем как приготовил он другой путь решения, стройную цепь силлогизмов, и задача была бы решена этим путем красиво, логично и без всякого нажима на голосовые связки.