Джек Лондон - Смок Беллью. Смок и Малыш. Принцесса (сборник)

О’Хара покачал головой.

– Я не могу отпустить вас, Кит. Подумайте, что станется с рассказами? Кроме того, около часа назад я встретил Джексона. Он уезжает завтра в Клондайк и дал согласие еженедельно присылать нам оттуда корреспонденции и снимки. Я не отпускал его до тех пор, пока он не пообещал мне; главное же, что это нам ни гроша не будет стоить.

В тот же день Кит снова услышал о Клондайке – от своего дяди, с которым встретился в библиотечном зале клуба.

– Здорово, дядюшка! – приветствовал он его, опускаясь в кожаное кресло и с наслаждением вытягивая ноги. – Не хотите ли составить мне компанию?

Он заказал себе коктейль, а дядя удовольствовался своим излюбленным жиденьким красным вином местного производства. Он то и дело переводил неодобрительные, раздраженные взгляды с коктейля на лицо племянника, и Кит чувствовал, что над ним висит угроза неминуемой морали.

– У меня только одна минута, – поспешно заявил он. – Нужно побывать на выставке Кейта в галерее Эллери и написать полстолбца.

– Что это с тобой? – спросил дядюшка. – Лицо бледное, вид измученный…

Кит только простонал в ответ.

– Я, кажется, буду иметь удовольствие похоронить тебя. Это ясно как день.

Кит грустно покачал головой.

– Благодарю вас. Я не охотник до червей. Сожгите меня в крематории.

Джон Беллью принадлежал к тому старому, крепкому и энергичному поколению, которое в пятидесятых годах пересекло прерию в фургонах, запряженных волами. В нем была железная закваска, заложенная в детстве, которое прошло в пору освоения новой земли.

– Ты ведешь недостойную жизнь, Кристоф. Мне стыдно за тебя.

– Кучу´? Так, что ли? – усмехнулся Кит.

Старик пожал плечами.

– Перестаньте так жестоко скорбеть о моих грехах, дядюшка. Я сам был бы рад, если бы я кутил. Но с этим все давно покончено. У меня на это не хватает времени.

– Тогда что же?

– Переутомление.

Джон Беллью разразился отрывистым, недоверчивым смехом.

– В самом деле? – Новый приступ смеха.

– Человек есть продукт окружающей среды, – заявил Кит, указывая на дядюшкин стакан. – Ваше веселье такое же терпкое и жидкое, как и ваш напиток.

– Переутомление! – насмехался дядюшка. – Да ведь ты за всю жизнь и цента еще не заработал.

– Вы сильно ошибаетесь. Заработал я немало, только мне не удается получить то, что я зарабатываю. Как раз теперь я зарабатываю до пятисот долларов в неделю и работаю за четверых.

– Малюешь картины, которых никто не покупает? Или занимаешься еще какой-нибудь ерундой в том же роде?.. Ты умеешь плавать?

– Когда-то умел.

– Ездить верхом?

– Пробовал и это в свое время.

Джон Беллью фыркнул с отвращением.

– Я рад, что твой отец умер и не может видеть тебя во всем блеске твоего ничтожества, – сказал он. – Это был настоящий мужчина, до кончиков ногтей. Понимаешь? – Мужчина! Думается мне, что он живо выколотил бы из тебя все эти музыкальные и артистические бредни.

– Увы! В наши упадочные дни… – вздохнул Кит.

– Я понял бы тебя и, может быть, даже примирился со всей этой белибердой, если бы ты добился хоть в чем-нибудь успеха. Но ты не заработал в жизни ни единого цента и не сделал ничего мало-мальски путного.

– Гравюры, картины, веера, – признался Кит.

– Ты просто мазилка, да еще и неудачник к тому же. Что ты называешь картинами, хотел бы я знать? Бесцветные акварели да ужасные плакаты? Ведь тебе никогда не удавалось пристроить ничего из этой мазни на выставку хотя бы даже здесь, в Сан-Франциско.

– Ага, вот вы и забыли! Ведь одна из моих картин висит в этом самом клубе.

– Нелепейшая штука! А музыка? Твоя милейшая, но недалекая мамаша выбрасывала на твои уроки сотни долларов. Но ты и тут оказался бездарностью и неудачником. Ты ни разу не заработал хотя бы пяти долларов, проаккомпанировав кому-нибудь в концерте. А твои песенки! Жалкие пустячки, которых никто не желает издавать. Их распевают только твои же товарищи, прикидывающиеся богемой.

– Я выпустил книгу… сонеты, помните?

– А что это тебе стоило?

– Всего двести долларов.

– Чем ты еще можешь похвастаться?

– Я поставил пьесу в летнем театре.

– А что она дала тебе?

– Славу.

– А ведь ты когда-то плавал и пробовал ездить верхом!.. – Джон Беллью энергично опустил стакан на стол. – На что же ты все-таки годен, черт возьми? Ведь ты всегда был здоровым малым, а между тем я не помню, чтобы ты даже в университете увлекался футболом. Ты не греб. Ты не…

– Я занимался боксом и фехтовал… немного.

– Когда ты боксировал в последний раз?

– Да давно уже, в университетские времена. Считали, что у меня превосходный глазомер и чувство дистанции… только я… как бы это сказать…

– Ну, что?

– Товарищи, видите ли, находили, что я рассеян…

– Ты хочешь сказать – ленив?

– Мне самому казалось, что это то же самое.

– Мой отец, сэр, а ваш дедушка, Исаак Беллью, убил человека ударом кулака, когда ему было шестьдесят девять лет.

– Кому, убитому?

– Твоему дедушке, поганец. Но ты в шестьдесят девять и комара не убьешь.

– Времена изменились, дорогой дядюшка! Теперь за убийство сажают в тюрьму.

– Твой отец проскакал однажды сто восемьдесят миль верхом, ни на минуту не сомкнув глаз, и загнал трех лошадей.

– Если бы он жил в наши дни, он спокойно прохрапел бы всю дорогу в пульмановском вагоне.

Дядюшка чуть не задохнулся от негодования. Овладев собой, он с трудом выговорил:

– Сколько тебе лет?

– У меня есть основание думать…

– Я знаю. Двадцать семь. Когда ты окончил университет, тебе было двадцать два. Целых пять лет ты только и делал, что малевал, бренчал и фанфаронил. Ну, сознайся же перед Богом и людьми – на что ты теперь годен? В твоем возрасте у меня была одна-единственная смена белья. Я был объездчиком в Колузе. Я был крепок как камень и мог спать на голом камне. Питался я солониной и медвежатиной. И вот даже теперь физически я намного крепче, чем ты. В тебе, должно быть, около ста шестидесяти пяти фунтов весу, а я хоть сейчас могу повалить тебя и превратить в лепешку вот этими кулаками.

– Что же! Для того, чтобы поглощать коктейли и жидкий чай, не требуется богатырской силы, – смиренно согласился Кит. – Разве вы не видите, дядюшка, что времена изменились. Кроме того, меня воспитывали не так, как следовало. Моя милейшая, но бестолковая мама…

Джон Беллью сердито поморщился.

– …как вы сами охарактеризовали ее, была слишком добра ко мне; она, что называется, держала меня в вате и воспитывала, как девочку. Вот видите, если бы я принимал участие в тех героических эскападах, которые вам так по душе… кстати – почему вы никогда не брали меня с собой? Ведь захватили же вы Холла и Робби, когда отправились в Сьерру и Мексику?