Сергей Довлатов - Ищу человека (сборник)

– Ладно, – говорю, – пошли.

Стол был накрыт в гостиной. Стандартный ассортимент распределителя ЦК: дорогая колбаса, икра, тунец, зефир в шоколаде.

Девушки переоделись в светлые кофточки и модельные туфли.

– Присаживайтесь, – сказала Белла.

Эви взяла поднос:

– Хотите выпить?

– А как же?! – сказал мой друг. – Иначе не по-христиански.

Эви принесла несколько бутылок.

– Коньяк, джин с тоником, вино, – предложила Белла.

Жбанков вдруг напрягся и говорит:

– Пардон, я этот коньяк знаю… Называется КВН… Или НКВД…

– КВВК, – поправила Белла.

– Один черт… Цена шестнадцать двадцать… Уж лучше три бутылки водяры на эту сумму.

– Не волнуйтесь, – успокоила Белла.

А Эви спросила:

– Вы – алкоголик?

– Да, – четко ответил Жбанков, – но в меру…

Я разлил коньяк.

– За встречу, – говорю.

– За приятную встречу, – добавила Белла.

– Поехали, – сказал Жбанков.

Воцарилась тишина, заглушаемая стуком ножей и вилок.

– Расскажите что-нибудь интересное, – попросила Эви.

Жбанков закурил и начал:

– Жизнь, девчата, в сущности – калейдоскоп. Сегодня – одно, завтра – другое. Сегодня – поддаешь, а завтра, глядишь, и копыта отбросил… Помнишь, Серж, какая у нас лажа вышла с трупами?

Белла подалась вперед:

– Расскажите.

– Помер завхоз телестудии – Ильвес. А может, директор, не помню. Ну, помер и помер… И правильно, в общем-то, сделал… Хороним его как положено… Мужики с телестудии приехали. Трансляция идет… Речи, естественно… Начали прощаться. Подхожу к этому самому делу и вижу – не Ильвес… Что я, Ильвеса не знаю?.. Я его сто раз фотографировал. А в гробу лежит посторонний мужик…

– Живой? – спросила Белла.

– Почему живой? Натурально, мертвый, как положено. Только не Ильвес. Оказывается, трупы в морге перепутали…

– Чем же все это кончилось? – спросила Белла.

– Тем и кончилось. Похоронили чужого мужика. Не прерывать же трансляцию. А ночью поменяли гробы… И вообще, какая разница?! Суть одна, только разные… как бы это выразиться?

– Ипостаси, – подсказал я.

Жбанков погрозил мне кулаком.

– Кошмар, – сказала Белла.

– Еще не то бывает, – воодушевился Жбанков, – я расскажу, как один повесился… Только выпьем сначала.

Я разлил остатки коньяка. Эви прикрыла рюмку ладонью:

– Уже пьяная.

– Никаких! – сказал Жбанков.

Девушки тоже закурили. Жбанков дождался тишины и продолжал:

– А как один повесился – это чистая хохма. Мужик по-черному гудел. Жена, естественно, пилит с утра до ночи. И вот он решил повеситься. Не совсем, а фиктивно. Короче – завернуть поганку. Жена пошла на работу. А он подтяжками за люстру уцепился и висит. Слышит – шаги. Жена с работы возвращается. Мужик глаза закатил. Для понта, естественно. А это была не жена. Соседка лет восьмидесяти, по делу. Заходит – висит мужик…

– Ужас, – сказала Белла.

– Старуха железная оказалась. Не то что в обморок… Подошла к мужику, стала карманы шмонать. А ему-то щекотно. Он и засмеялся. Тут старуха – раз и выключилась. И с концами. А он висит. Отцепиться не может. Приходит жена. Видит – такое дело. Бабка с концами и муж повесивши. Жена берет трубку, звонит: «Вася, у меня дома – тыща и одна ночь… Зато я теперь свободна. Приезжай…» А муж и говорит: «Я ему приеду… Я ему, пидору, глаз выколю…» Тут и жена отключилась. И тоже с концами…

– Ужас, – сказала Белла.

– Еще не такое бывает, – сказал Жбанков, – давайте выпьем!

– Баня готова, – сказала Эви.

– Это что же, раздеваться? – встревоженно спросил Жбанков, поправляя галстук.

– Естественно, – сказала Белла.

– Ногу, – говорю, – можешь отстегнуть.

– Какую ногу?

– Деревянную.

– Что? – закричал Жбанков.

Потом он нагнулся и высоко задрал обе штанины. Его могучие голубоватые икры были стянуты пестрыми немодными резинками.

– Я в футбол до сих пор играю, – не унимался Жбанков. – У нас там пустырь… Малолетки тренируются… Выйдешь, бывало, с похмелюги…

– Баня готова, – сказала Эви.

Мы оказались в предбаннике. На стенах висели экзотические плакаты. Девушки исчезли за ширмой.

– Ну, Серж, понеслась душа в рай! – бормотал Жбанков.

Он разделся быстро, по-солдатски. Остался в просторных сатиновых трусах. На груди его синела пороховая татуировка. Бутылка с рюмкой, женский профиль и червовый туз. А посредине – надпись славянской вязью: «Вот что меня сгубило!»

– Пошли, – говорю.

В тесной, стилизованной под избу коробке было нестерпимо жарко. Термометр показывал девяносто градусов. Раскаленные доски пришлось окатить холодной водой.

На девушках были яркие современные купальники, по две узеньких волнующих тряпицы.

– Правила знаете? – улыбнулась Белла. – Металлические вещи нужно снять. Может быть ожог…

– Какие вещи? – спросил Жбанков.

– Шпильки, заколки, булавки…

– А зубы? – спросил Жбанков.

– Зубы можно оставить, – улыбнулась Белла и добавила: – Расскажите еще что-нибудь.

– Это – в момент. Я расскажу, как один свадьбу в дерьме утопил…

Девушки испуганно притихли.

– Дружок мой на ассенизационном грузовике работал. Выгребал это самое дело. И была у него подруга, шибко грамотная. «Запах, – говорит, – от тебя нехороший». А он-то что может поделать? «Зато, – говорит, – платят нормально». – «Шел бы в такси», – она ему говорит. «А какие там заработки? С воробьиный пуп?»… Год проходит. Нашла она себе друга. Без запаха. А моему дружку говорит: «Все. Разлюбила. Кранты…» Он, конечно, переживает. А у тех – свадьба. Наняли общественную столовую, пьют, гуляют… Дело к ночи… Тут мой дружок разворачивается на своем говновозе, пардон… Форточку открыл, шланг туда засунул и врубил насос… А у него в цистерне тонны четыре этого самого добра… Гостям в аккурат по колено. Шум, крики, вот тебе и «Горько!»… Милиция приехала… Общественную столовую актировать пришлось. А дружок мой получил законный семерик… Такие дела…

Девушки сидели притихшие и несколько обескураженные. Я невыносимо страдал от жары. Жбанков пребывал на вершине блаженства.

Мне все это стало надоедать. Алкоголь постепенно испарился. Я заметил, что Эви поглядывает на меня. Не то с испугом, не то с уважением. Жбанков что-то горячо шептал Белле Константиновне.

– Давно в газете? – спрашиваю.

– Давно, – сказала Эви, – четыре месяца.

– Нравится?

– Да, очень нравится.

– А раньше?

– Что?

– Где ты до этого работала?

– Я не работала. Училась в школе.

У нее был детский рот и пушистая челка. Высказывалась она поспешно, добросовестно, слегка задыхаясь. Говорила с шершавым эстонским акцентом. Иногда чуть коверкала русские слова.

– Чего тебя в газету потянуло?

– А что?

– Много врать приходится.