Эрих Мария Ремарк - Триумфальная арка

Жоан Маду покачала головой.

– Хорошо. Тогда двинемся дальше. А именно в «Шехерезаду». Выпьем там еще. По-моему, нам обоим это не повредит, а вы вдобавок сможете взглянуть, что там к чему.

Было уже три часа ночи. Они стояли перед подъездом гостиницы «Милан».

– Ну как, хорошо выпили? – спросил Равич.

Жоан Маду ответила не сразу.

– Там, в «Шехерезаде», мне казалось, вполне достаточно. Но теперь, как увидела эту дверь, понимаю, что мало.

– Ну, это дело поправимое. Глядишь, в гостинице что-нибудь найдется. А если нет, вон кабачок напротив, возьмем бутылку там. Пойдемте.

Она посмотрела на него. Потом на дверь.

– Ладно, – решилась она. Но тут же запнулась. – Туда… В пустую комнату…

– Я вас провожу. Бутылку прихватим с собой.

Портье проснулся.

– У вас выпить что-нибудь есть? – поинтересовался Равич.

– Коктейль с шампанским? – мгновенно сбрасывая с себя сон, деловито осведомился портье.

– Благодарю. Лучше чего-нибудь покрепче. Коньяк. Бутылку.

– Курвуазье? Мартель? «Хеннесси»? Бисквит Дюбуше?

– Курвуазье.

– Сию секунду, месье. Я откупорю и принесу бутылку в номер.

Они поднялись по лестнице.

– Ключ у вас с собой? – спросил Равич.

– Я не запираю.

– Но у вас же там деньги, документы. Могут обокрасть.

– Если запру, тоже могут.

– И то правда. При таких замках… Но все-таки, когда заперто…

– Может быть. Но когда приходишь с улицы, неохота доставать ключ и пустую комнату отпирать – все равно как склеп отпираешь. Сюда и без ключа-то заходить тошно. Когда тебя никто не ждет, одни чемоданы.

– Да нигде никто и ничто нас не ждет, – заметил Равич. – Так всю жизнь только себя с собой же и таскаешь.

– Может быть. Но иногда хоть иллюзия, хоть видимость какая-то есть. А тут ничего.

Жоан Маду сбросила пальто и берет на кровать и взглянула на Равича. На бледном лице ее светлые глаза казались огромными, гнев и отчаяние застыли в них. Секунду она постояла в нерешительности. Потом принялась расхаживать взад-вперед по маленькой комнате, засунув руки в карманы, широким, энергичным шагом, резко и гибко, всем телом, поворачиваясь на углах. Равич внимательно наблюдал за ней. Откуда вдруг взялась эта сила и порывистая грация: казалось, в гостиничном номере ей тесно, как зверю в западне.

В дверь постучали. Портье внес коньяк.

– Не желают ли господа чего-нибудь перекусить? Холодной курятины? Бутербродов?

– Пустая трата времени, дружище. – Равич расплатился и выпроводил его за дверь. Потом наполнил две рюмки. – Прошу. Варварски, без затей, но иногда, когда совсем худо, только так и надо. Изыски прибережем до лучших времен.

– А потом?

– Потом выпьем еще.

– Я уже пробовала. Не помогает. Одному напиваться плохо.

– Ну, это смотря как напиваться. Если как следует, то нормально.

Равич уселся в узенький, хлипкий шезлонг, что стоял у стены напротив кровати. В прошлый раз он его не заметил.

– Когда я вас сюда привез, разве был здесь шезлонг? – спросил он.

Она покачала головой.

– Это я попросила поставить. Неохота было спать в кровати. Думала, чего ради? Постель расстилать, раздеваться, ну и все такое. Зачем? Утром и днем еще куда ни шло. Но ночью…

– Вам нужно дело какое-нибудь. – Равич закурил сигарету. – Жаль, Морозова мы не застали. Я не знал, что у него сегодня выходной. Завтра же вечером отправляйтесь к нему. Уж что-нибудь он для вас раздобудет. Даже если это работа на кухне – все равно не отказывайтесь. Будете заняты по ночам. Ведь вы этого хотите?

– Хочу.

Жоан Маду перестала расхаживать по комнате. Она выпила свою рюмку и села на кровать.

– Я каждую ночь по городу бродила. Пока бродишь, как-то легче. А когда тут сидишь и на тебя потолок давит…

– И ничего с вами не случилось? Вас даже не обокрали?

– Нет. Должно быть, по мне сразу видно, что красть у меня особо нечего. – Она протянула Равичу свою пустую рюмку. – А все прочее? Иной раз мне так хотелось, чтобы со мной хоть кто-то заговорил! Чтобы хоть что-то еще, кроме хождения этого… Чтобы хоть чей-то взгляд на тебя посмотрел, чьи-то глаза, а не одни эти голые камни! Чтобы не быть изгоем, когда совсем приткнуться некуда. Словно ты на другой планете. – Тряхнув головой, она отбросила назад волосы и взяла протянутую Равичем рюмку. – Не знаю, зачем я об этом говорю. Я не хотела. Может, это оттого, что все эти дни я была как немая. Может, потому, что сегодня вечером я впервые… – Она осеклась. – Вы меня не слушаете?

– Я пью, – отозвался Равич. – Говорите, не стесняйтесь. Сейчас ночь. Никто вас не слышит. Я слушаю только себя. Завтра утром все забудется.

Он откинулся в шезлонге. Где-то в номерах шумела вода. Утробно журчала батарея отопления, а в окно мягкими пальцами все еще постукивал дождик.

– А когда потом придешь, свет выключишь, и сразу темнота наваливается, как вата с хлороформом, – и ты снова свет включаешь и глаза не можешь сомкнуть…

«Похоже, я уже набрался», – подумал Равич. Что-то рановато сегодня. Или всему виной этот полумрак? А может, и то и другое? Но это уже совсем не та невзрачная, бесцветная женщина… Эта совсем другая… У нее вон, оказывается, какие глазищи. И лицо. Он же чувствует: вон как на него смотрят. Не иначе тени. Призраки. И это мягкое пламя в голове. Первые всполохи опьянения.

Он не слушал, что говорит Жоан Маду. Он это знает и больше не желает знать. Одиночество – вечный рефрен жизни. Обычная вещь, не лучше и не хуже, чем многое другое. Просто слишком много о нем разглагольствуют. На самом-то деле ты всегда один. Всегда и никогда. Откуда-то вдруг запела скрипка, одинокий голос в полумраке. Загородный ресторанчик, зеленые холмы вокруг Будапешта. Дурман цветущих каштанов. Ветер. И нахохлившимся совенком на плече, хлопая в сумраке желтыми плошками глаз, – сны, грезы. Ночь, которая все никак не наступит. Час, когда красивы все женщины. Распахнутые крылья вечера, мохнатые, кофейные, как крылья бражника.

Он поднял глаза.

– Спасибо, – тихо сказала Жоан.

– За что?

– За то, что дали мне выговориться и не слушали. Это правильно. То, что было мне нужно.

Равич кивнул. Он увидел, что ее рюмка снова пуста.

– Вот и отлично, – сказал он. – Оставляю вам бутылку.

Он встал. Эта комната. Женщина. И больше ничего. В лице только бледность и уже никакого света.

– Вы уже уходите? – спросила Жоан, тревожно озираясь, словно в комнате затаился кто-то еще.

– Вот адрес Морозова. Имя, фамилия, чтобы вы не перепутали и не забыли. Завтра вечером, в девять. – Равич записал в блокнот для рецептов. Оторвал листок и положил на чемодан.

Жоан Маду тоже встала и уже брала плащ и берет. Равич посмотрел на нее.

– Провожать меня не надо.

– А я и не провожаю. Просто не хочу тут оставаться. Не сейчас. Пойду еще пройдусь.