Арчибальд Кронин - Три любви

Он в последний раз затянулся турецкой сигаретой, изящно раздувая ноздри, потом предложил:

– Не прогуляться ли нам по саду? Это тебя освежит.

– Идите вдвоем, – пробормотала Анна, откидываясь назад и закрывая глаза. – Хочу спать. Останусь здесь и подремлю.

– Ладно! – воскликнул Эдвард и опять нахмурился.

Поднявшись с горделивым видом, он помог Люси встать, взял с каминной доски свою шляпу, а с вешалки за дверью снял короткий темный плащ. Это был старый плащ, привезенный из Испании, и Эдвард накинул его на плечи величественным жестом кардинала. Люси показалось, что в этом плаще Мур окутан ореолом романтики, и это ему чрезвычайно шло. Теперь она начала смутно понимать, отчего мисс О’Риган так обожает Эдварда.

Они вышли из дома через французское окно столовой и принялись медленно прогуливаться по круговой дорожке сада.

Все еще чувствуя себя уязвленным, отец Мур с минуту молчал, потом вдруг воскликнул:

– Что ты думаешь о ней – об Анне?

– Не могу пока понять, – улыбнулась Люси. – Пожалуй, она мне нравится, но она такая… такая загадочная, да?

– Загадочная! – выпалил он.

Он открыл рот, словно собираясь заговорить, но затем стиснул губы. Она ждала его реплики, но реплика не прозвучала. Повисло молчание. Эдвард, пытаясь справиться с волнением, обошел ровно двадцать раз вокруг простертых рук раскрашенной садовой статуи и остановился.

– Это мой моцион, – пояснил он Люси. – Двадцать кругов помогают растрясти печень.

Он, как всегда, предложил показать ей церковь, построенную Пьюджином, и, когда они вошли туда, тихим голосом стал рассказывать о линиях готических арок, конструкции запрестольной перегородки и резных деревянных ангелах кафедры. Пьюджин создал эту церковь до того, как Господь создал Эдварда, но трудно было избавиться от мысли, что сам Эдвард спроектировал церковь, построил ее собственными руками и теперь владел ей как собственной.

– Да, церковь удивительно красива! – воскликнул он, наконец задержав взгляд на серьезном лице Люси.

Он считал ее скромным и бесхитростным созданием, возможно не обладающим высоким интеллектом, но честным и почтительно относящимся к его сану священника. К тому же она любила хорошо одеваться, а ему нравились элегантные женщины.

Они преклонили колени, и каждый произнес про себя молитву. Немного смущенная присутствием Эдварда, Люси не смогла мысленно закончить ни одной фразы, и ее религиозное рвение перед таинственным алтарем выразилось лишь в горячей благодарности за свой жизненный жребий. Поднявшись, они вышли из церкви и, оторвав Питера от тесного общения с Эйлин в буфетной комнате, согласно признанному ритуалу этих визитов, отправились в школу. Эдвард очень гордился своей школой! Когда они проходили через классные комнаты, при их появлении вымуштрованные ученики в каждом классе дружно поднимались и как один восклицали: «До-брый день, свя-той отец!» Эдвард же показывал своего племянника.

– Вот какой большой! – говорил он напыщенно и с гордостью дотрагивался до головы мальчика.

Разумеется, на фоне поношенных штанов и рваных башмаков килт выглядел чем-то исключительным, и учителя не скупились на похвалы в адрес «племянника его преподобия».

Когда они вернулись из школы, Люси под напускным равнодушием скрывала ликование. Для нее апогеем этого «смотра» явилось то, что ее сына признали не таким, как все, пусть даже отличие было незначительным. И все же, оставив Эдварда с мальчиком и отправившись в одиночку в комнату экономки с ритуальным визитом вежливости, Люси, несмотря на все удовлетворение, испытывала смутное беспокойство. Что-то – она не могла понять, что именно, – нарушало полноту ее счастья. Она не могла не признать тот факт, что Анна озадачивает ее, а это ощущение было совершенно чуждо открытой натуре Люси. В этот день Анна была очень любезной, но держалась особняком, и казалось, ее поведение слегка нарушало общую гармонию. У Анны были деньги, независимость, она была хороша собой, и все это давало ей право напустить на себя скромный и вместе с тем самоуверенный вид. Но было в этом нечто большее. Порой небрежная холодность Анны казалась маской, под которой скрывалась другая, странная и сильная натура, готовая внезапно проявиться. Чем еще можно было объяснить отчужденность Эдварда, странный блеск в глазах мисс О’Риган? Люси намеревалась открыто расспросить Эдварда об Анне, но он упорно обходил эту тему молчанием. Сейчас, однако, сидя в душной комнатушке экономки, ибо Тереза О’Риган не признавала проветривания, если только дело не касалось фланелевого белья Эдварда, Люси то и дело бросала на нее взгляд, в котором горело любопытство.

– Его преподобие сказал мне, – говорила мисс О’Риган, – что после отъезда Анны Питер погостит у нас несколько дней.

– Да, – кивнула Люси, помолчала и вдруг неожиданно для себя воскликнула: – Мисс О’Риган! Не расскажете ли мне кое о чем? Почему вы не любите Анну?

– Анну? – повторила экономка, очень смущенная неожиданным вопросом.

– Да! Почему она вам не нравится?

Наступила пауза. Мисс О’Риган залилась краской.

– Дело не в том, что Анна мне не нравится, – наконец произнесла она с запинкой. – Я… я не одобряю ее поведение.

– Но почему? – настаивала Люси.

– Разве вы не знаете? – удивилась экономка. – Ваш муж… не говорил вам?

Люси покачала головой, преисполненная любопытства, но немного озадаченная реакцией собеседницы.

Мисс О’Риган прижала к бледным губам кончики пальцев, явно разрываясь между страхом и желанием все рассказать.

– Лучше не говорить… – дрожащим голосом пробормотала она.

– О чем?

Люси с нетерпением ждала.

– Не знаю… – промямлила экономка, а потом, заламывая худые руки, разразилась потоком слов.

Люси была поражена до глубины души. Несмотря на курьезное смущение мисс О’Риган, ничего забавного не было в событии, о котором она рассказала. Неприкрашенный, лишенный всяких ханжеских причитаний факт ошеломил Люси – у Анны был незаконнорожденный ребенок!

Потрясенная и смущенная, Люси молча уставилась на экономку. Этого она ожидала меньше всего. Шокирующее разоблачение! Никогда не стала бы спрашивать, имей она хоть смутное подозрение насчет Анны.

– Это случилось пять лет назад, – продолжила мисс О’Риган, и в ее голосе зазвенело сострадание. – И он умер, бедный малыш, когда ему было три годика.

У Люси затуманились глаза. С какой ошеломляющей ситуацией она столкнулась – неприятной, печальной, невероятной, словно описанной на страницах сентиментального романа. Но, так или иначе, это было правдой. И все теплое очарование дня моментально рассеялось.

– Но почему?.. – наконец выдавила она. – Кто был…