Даниэла Стил - Большей любви не бывает

— Я люблю тебя, маленькая моя, я очень тебя люблю, — приговаривала Эдвина, — мы так беспокоились о тебе… — Слезы струились по щекам старшей сестры. Какое счастье, что Алексис нашлась.

И Эдвина ловила себя на мысли, что вдруг и родители с Чарльзом где-то тут, поблизости. Они не могли погибнуть, разве возможно такое?.. Или могли… И Алексис осталась как маленький призрак из прошлого. Прошлого, длившегося так недолго и улетевшего, как сон, который она всегда будет помнить.

Когда Эдвина отдала сестренке ее любимую куклу, Алексис схватила ее и уткнулась в нее лицом, но ничего не сказала. Она никак не отреагировала на радость Филипа, подбежавшего к ней, но повернулась к Джорджу, с изумлением взирающему на нее.

— Я думал, ты погибла, Лекси, — тихо сказал он, — мы везде тебя искали.

Она ничего не отвечала, но не сводила с него глаз и спать легла в эту ночь рядом с Джорджем, держа его за руку. А Филип охранял их сон. Эдвина опять ночевала в лазарете с Фанни и Тедди, хотя Фанни чувствовала себя хорошо, да и Тедди было намного лучше. Но это было самое безопасное место для двух слабых малышей, и Тедди все еще сильно кашлял ночью. Эдвина позвала Алексис переночевать с ними, но та покачала головой и пошла за Джорджем и легла рядом с ним на узкий тюфяк. Ее брат смотрел на нее, пока она не заснула. Он чувствовал, как будто мама была рядом, ведь Алексис почти никогда не разлучалась с ней, словно тень, и уснул, видя во сне родителей.

Среди ночи Джордж проснулся, услышав тихий плач Алексис, и принялся утешать ее, но она все плакала.

— Что ты, Лекси? — наконец спросил он, гадая, ответит ли она, нарушив свое страшное молчание. Ведь она такая грустная и, наверно, может только плакать. — У тебя что-нибудь болит?.. Тебе плохо? Хочешь к Эдвине?

Она помотала головой, глядя на него и прижимая к груди куклу.

— Я хочу к маме… — прошептала она, ее большие голубые глаза испытующе смотрели на него.

У него самого навернулись слезы, и он обнял Алексис.

— И я тоже, Лекси… и я.

Они заснули, держась за руки, двое из детей Кэт, решившей остаться с мужем. Они все помнили, как сильно она их любила, как родители нежно любили друг друга, но теперь все это в прошлом. Остались только дети, которых они произвели на свет, шесть жизней, шесть душ, шесть драгоценных созданий, спасшихся от гибели. А Кэт, Берт, Чарльз и многие другие ушли навсегда. Навсегда.

В четверг вечером моросил дождь, усиливая тоску и уныние, царящие на борту «Карпатии».

Эдвина и Филип, стоя на палубе «Карпатии», которая, миновав статую Свободы, входила в Нью-Йоркский порт, смотрели на родные берега. Они опять дома, или по крайней мере в Штатах. Но они не испытывали чувства радости и облегчения. Им казалось, что они потеряли все, и Эдвине приходилось напоминать себе, что они хотя бы живы и все вместе. Но прежняя жизнь уже не вернется: погибли родители, погиб ее будущий муж. Ведь всего через четыре месяца они с Чарльзом должны были пожениться, а теперь его нет. Его благородная душа, доброе сердце, красивое лицо, улыбающиеся глаза, которые она так любила… все ушло навсегда, а с ними и ее надежды на счастье.

Филип повернулся к сестре и увидел, как по ее щекам текут слезы.

«Карпатия» медленно входила в порт, сопровождаемая двумя буксирами, но не было ни гудков, ни приветственного рева сирен. Только скорбь и траур.

Капитан Рострон обещал оградить пассажиров от назойливого любопытства репортеров и сделать все, чтобы прибытие корабля прошло без шума. Он предупредил, что хоть радиста и осаждает все время пресса, но журналистов на пароход не допустят. Спасшиеся с «Титаника» нуждались в покое, и капитан взял на себя ответственность оградить их от бесцеремонных, безжалостных, падких на сенсации репортеров.

Эдвина сейчас могла думать только о тех, кого они оставили где-то в морской пучине. Филип держал ее за руку и тоже думал о том, что все могло бы сложиться иначе, если б судьба оказалась к ним не столь жестока.

— Вин? — Он не называл ее так с тех пор, как был ребенком, и она сквозь слезы улыбнулась.

— Да?

— Что мы теперь будем делать?

Они уже не раз пытались говорить об этом, но Эдвине некогда было как следует все обдумать:

Тедди болел, Алексис находилась в глубоком шоке, да и остальные дети требовали заботы. Джордж как-то притих в последние дни, и Эдвина даже начала скучать по его вечным проделкам. Маленькая Фанни плакала всякий раз, когда Эдвина даже на минуту отходила от нее. На Эдвину вдруг обрушилась огромная ответственность, и они с Филипом заботились о младших в меру своего умения.

— Я не знаю, Филип. Думаю, поедем домой, как только Тедди совсем поправится. — Он все еще ужасно кашлял, а накануне у него был жар, поэтому сразу в Калифорнию им ехать было нельзя. — Нам придется немного побыть в Нью-Йорке, а потом отправимся домой.

Что же будет с домом, с газетой? Но думать об этом теперь — выше ее сил. Единственное, чего хотела Эдвина, это вернуться назад… хоть на миг… хоть на несколько дней вернуться в тот вечер, когда она танцевала с Чарльзом под счастливые звуки регтайма. Как все было просто, когда он кружил ее по залу, а потом пригласил на вальс, самый ее любимый танец. Они так много танцевали в те четыре дня, что она стоптала свои туфельки, а теперь ей казалось, что она никогда больше не захочет танцевать.

— Вин? — Филип понял, что мыслями она далеко отсюда: Эдвина цеплялась за воспоминания, не желая смириться с жестокой реальностью.

— М-м?.. Прости…

Она, борясь со слезами, стала смотреть на пасмурный город, мечтая о совсем другом возвращении. Каждый на «Карпатии» мечтал о том же. Оставшиеся в живых стояли у поручней, оплакивая тех, кого они потеряли четыре дня назад. Четыре дня, похожие на целую жизнь.

Многих встречали родственники и друзья, но Уинфилдов некому было встретить в Нью-Йорке. Берт перед отъездом забронировал несколько номеров в «Ритц-Карлтоне», там они и остановятся до отъезда в Калифорнию. Однако простые на первый взгляд вещи внезапно оказались довольно сложными. У них нет денег, одежды, Алексис умудрилась потерять где-то свои туфли, а у Эдвины осталось лишь голубое вечернее платье, превратившееся в лохмотья, да шерстяное черное, которое ей дал кто-то на «Карпатии» в тот злосчастный день. Эдвина раздумывала, чем им платить за гостиницу, и решила телеграфировать в контору отца в Сан-Франциско. Теперь ей придется самой решать вопросы, о которых еще неделю назад она даже не имела представления.

С парохода они послали радиограмму в «Уайт стар» с просьбой известить дядю Руперта и тетю Лиз, что все дети Уинфилдов спасены, но Эдвина понимала, каким тяжелым ударом будет для тети потеря единственной сестры. Такое же сообщение послали в контору отца.