Евгения Перова - Связанные любовью [litres]

– О чем вы, Геннадий Дмитриевич? Это я бросила Лыткина! Он умолял меня выйти за него замуж. В ногах валялся. Я отказала.

– Даже так? Интересно…

– И я не хочу никакой войны, избави боже! Простите, что вылезла с непрошеными советами, да еще в той области, в которой мало что понимаю!

– Не прибедняйтесь. Как это я вас просмотрел, не понимаю! Ну ладно, я подумаю и дам вам знать.

– Геннадий Дмитриевич, только не затягивайте, хорошо?

– В течение двух-трех дней все решится, я думаю.

– Спасибо! Не провожайте меня, не надо! Всего хорошего.

Ну что ж, золотая рыбка заглотнула крючок с червячком! С очень жирным червячком. Теперь оставалось только ждать.

Приехал Андрик, но мы с ним старались не говорить про Усадьбу – нам и без того было что обсудить. Лыткин никак не проявлялся, но и Потапов все не звонил. Наконец я решила, что завтра разыщу его сама – это был уже третий день напряженного ожидания. Но мне не пришлось этого делать: в половине второго ночи нас самих разбудил телефонный звонок. Я не сразу узнала голос Челинцева:

– Лена, у нас пожар!

– Что?!

– Горит Усадьба! – и он отключился.

Когда мы примчались к Усадьбе, оба деревянных флигеля уже сгорели дотла, а над главным корпусом провалилась крыша. Суетились пожарники, заливая огонь водой и пеной, клубился дым, ветер разносил пепел и какие-то горящие клочья, а надо всем этим Армагеддоном высоко в небе висела полная луна, разливая окрест серебристый свет, временами затмеваемый проплывающими облаками.

Я посмотрела на самодовольное лицо луны и вздохнула: ну что ж, это конец. Прощай, Усадьба! Глядя на клубы дыма, я прощалась с музеем, с городом – и с собой прежней. В огне пожара сгорало мое прошлое. Нет больше той Леночки, которая так наивно и безоглядно влюбилась в Евгения Леонидовича, а потом зачем-то жила с Лыткиным. И которая воображала себя хозяйкой Усадьбы. Простите меня, Елена Петровна, – не уберегла я ваше наследство.

За оградой стояла толпа: несмотря на позднее время и отдаленность, здесь толклись все сотрудники Усадьбы – и еще полгорода. Многие плакали, а увидев меня, стали подходить с соболезнованиями. Я оглядывалась по сторонам, пытаясь найти Челинцева, но оказалось, что его недавно увезли на «Скорой» с сердечным приступом.

Меня беспокоили наши охранники, но я тут же увидела, что одного допрашивает полиция, другой нервно курит в сторонке, а третий, самый старший из них, плачет, сидя прямо на земле. Слава богу, все живы!

А кот?! Где Гриша?! Но Гриша обнаружился на руках у одного из пожарных, грязный и перепуганный. У кота был совершенно человеческий взгляд – осмысленный и отчаянный! Он судорожно прижался ко мне, обнял лапами за шею и стал рассказывать о пережитом ужасе – по-своему, по-кошачьи, но все было понятно.

– Гришенька, бедный мальчик! – утешала я дрожащего кота. – Я знаю, знаю – тебе было так страшно… Все закончилось, все хорошо… все хорошо…

Тут ко мне подошли охранники, выглядевшие не лучше Гриши – трясущиеся, грязные и мокрые. Я отдала Гришу тому, кто все еще плакал, надеясь, что они смогут утешить друг друга. Мужики наперебой принялись рассказывать мне, как все произошло.

Пост охраны был у главного входа, но они каждый час совершали обход всего здания. Ворота парка на ночь закрывались – но когда и кому это помешало? Минут через пятнадцать после одиннадцатичасового обхода кто-то бросил две бутылки с зажигательной смесью в окна Восточного флигеля. Двое побежали туда, прихватив огнетушители, а третий стал вызванивать пожарников, но телефон не работал. Как потом выяснилось, кабель перерезали. Решеток на окнах у нас не было: денег не выделили. Мы не боялись воров – весь город знал, что красть у нас нечего: одни копии. Самым ценным экспонатом был портрет Елены Петровны. Вряд ли он выжил.

Пока мужики суетились, зажигательную смесь кинули еще в несколько окон Западного флигеля и Главного корпуса – дом загорелся сразу в шести местах. Охранники какое-то время пытались тушить огонь, но потом, опасаясь, что вообще не смогут выбраться, сбежали на улицу. К тому времени пожар увидели в монастыре, на колокольне ударили в набат, а настоятельница позвонила пожарникам и Федору Николаевичу. Первая машина приехала без воды. Пока пожарники пытались подъехать к пруду, чтобы накачать воду, огонь все разгорался. И только через сорок минут из райцентра примчались две машины с пеной.

Я постаралась успокоить охранников: обнимала их, говорила, что они ни в чем не виноваты, все сделали правильно и вообще молодцы и герои. Потом подошла к главному пожарнику, с которым мы были хорошо знакомы. Ну да – кто же не знает Елену Сергеевну!

– Толя, у меня вопрос к вам как к специалисту! В моем кабинете – это Восточный корпус – стоит сейф. Как вы думаете, те бумаги, что в нем хранятся, могли хоть как-то уцелеть?

– А какой это сейф?

– Стальной, начала прошлого века! Для своего времени это была одна из лучших моделей.

– А он просто стальной или засыпной?

– Как это?

– Ну, стенки у него сплошь стальные или засыпные? Хотя откуда вам знать! Для лучшей изоляции от огня пространство внутри стенок обычно заливают или засыпают каким-то огнеустойчивым материалом, хоть песком, например.

– Даже не знаю! Но тяжелый он – просто ужас. Его даже никогда не сдвигали с места.

– Тогда, скорее всего, засыпной. Да, вполне могли выжить ваши документы.

– А когда можно будет его открыть? Там ничего особенного, музейная документация, но все-таки…

– Открыть – это вряд ли! Если только автогеном. Позвоните мне завтра в середине дня. Думаю, к тому времени уже можно будет попытаться.

Ну что ж, делать мне здесь больше нечего. Я вернулась к машине, около которой стоял Андрэ, и приткнулась к нему, чтобы пожалел.

– Прости, что втянула тебя во все это! Клянусь, что с этого момента буду слушаться тебя во всем!

– Верится с трудом, – улыбнулся Андрэ. – Не переживай, что ж теперь делать!

– Да, ничего не сделаешь. Поедем домой.

Но тут со стороны города подъехала еще машина – я не поверила своим глазам: это был Потапов! Он огляделся, заметил меня – я подошла. Сказать нам друг другу было особенно нечего.

– Беда, Леночка… Какая беда…

– Да, Геннадий Дмитриевич. Беда.

– Жаль! Очень жаль, что так вышло.

– Да.

На том мы и распрощались.

На следующий день с утра я поехала к Федору Николаевичу в больницу. Выглядел он ужасно, но чувствовал себя неплохо. Я присела на краешек кровати, посмотрела ему в глаза – и тут меня наконец накрыло:

– Простите меня! Простите, дорогой Федор Николаевич! Это все я! Это из-за меня! Почему, почему я вас не послушала!

Не в силах удержать рыдания, я выскочила из палаты и убежала в туалет. Господи, как мне было стыдно и горько! Если бы я сразу смирилась и не полезла к Лыткину с Потаповым, Усадьба была бы цела! Я думала о ней как о живом существе, которое закончило свой долгий век в мучениях, и все из-за меня. Из-за меня!