Анастасия Медведева - Неудачница: перезагрузка

— Мне неприятен этот разговор, — слезаю с табурета, встаю на ноги.

Духовой шкаф возвещает о готовности мяса, но мне уже плевать. Я здесь ужинать не останусь.

— Куда ты собралась? — Глеб тоже поднимается с места.

— Домой, — отвечаю коротко, иду к дивану, где оставила свою сумочку.

— Мила, останься. Мясо только приготовилось, — чуть спокойнее говорит Глеб.

— Твоё маниакальное желание всё контролировать никуда не делось, — резко разворачиваюсь к нему, смотрю в глаза, — я думала, ты удивишь меня, но этого не случилось.

— Мила…

— Я не хочу больше оставаться здесь и обсуждать моё безрадостное будущее. Спасибо, не за пять дней до нового года, — отрезаю и иду в прихожую.

Глеб резко останавливает меня, схватив за руку, и разворачивает к себе.

— Неужели непонятно, что я беспокоюсь о тебе? — уже не скрывая злости, спрашивает мужчина.

— Твоё беспокойство превращается в оскорбления, — смотрю ему в глаза, — Такая забота мне не нужна.

— Разве ты не понимаешь, что ведёшь себя, как дура?! — срывается Глеб.

— А ты разве не понимаешь, что не о моём будущем думаешь, а о себе? И о том, что хочешь, чтобы я осталась в компании! Возможно, я — дура, Глеб. А вот ты — эгоист. Но я уже привыкла, — вырываю свою руку из его хвата и отступаю на шаг, — спасибо за ужин. Кажется, я сыта по горло.

— Ты никуда не пойдёшь, — с угрозой произносит Бондарёв, а я едва сдерживаю себя, чтобы не засмеяться.

— Что, будешь силой останавливать? Точек влияния на меня у тебя уже нет. Так что остановит меня только грубая сила, — фыркнув, отвечаю ему.

— Не уходи, пожалуйста, — неожиданно мягко просит Бондарёв, опустив голову вниз.

Останавливаюсь — против своей воли.

Смотрю на него: челюсти плотно сомкнуты, взгляд напряжен, кулаки сжаты. Ничего нового…

— Мне сложно справляться с собой… со своими привычками. А привычка контролировать всё — одна из сильнейших, — он поднимает на меня взгляд и смотрит в глаза, — Я не хотел тебя обидеть.

— Чего тебе надо от меня? — задаю один единственный вопрос.

Тишина, последовавшая после вопроса, мне не понравилась.

— Чтобы ты со мной поужинала? — через некоторое время спрашивает Глеб, глядя на меня взглядом побитой собаки.

Бог ты мой, да что со мной не так? Почему мне его становится жалко?.. И почему стыдно за свою маленькую истерику? Ведь это нормально, расстроиться из-за его слов?.. Так почему я ощущаю, что продемонстрировала намного больше слабости, защищая свою позицию — чем Глеб, в итоге попросивший меня остаться?..

Неужели я понимаю (где-то на внутреннем уровне) насколько он прав, когда так беспощадно громит мои бестолковые фантазии?..

Смотрю на мужчину и не понимаю, что мне делать: проглотить свои обиды и остаться на ужин? Или гордо уйти, но обдумать его слова на досуге? А если я останусь — будет ли это означать, что я согласна с манерой его поведения? Ведь я не согласна.

— Мила. Пожалуйста, — Глеб смотрит на меня с просьбой в глазах, и я теряюсь…

Почему ему так важно, чтобы я осталась?..

— Хорошо, я останусь, — ужасаясь своему решению, говорю ему негромко, — Только, пожалуйста, давай больше не будем говорить о моём будущем?..

— Хорошо, — послушно соглашается Бондарёв.

Я возвращаюсь на кухню, достаю мясо из духовки, разрезаю его на куски, выкладываю на специальный поднос, несу его на стол, раскладываю порции по тарелкам, сажусь, ем.

Несколько минут тишины и негромкого поглощения еды.

Мы ни о чём не говорим.

Просто. Жуём.

Потрескивают зажжённые свечи. Изредка сталкиваются приборы с посудой, издавая неприятные, резкие звуки.

Глеб молчит.

А мои нервы натягиваются, как тетива перед спуском стрелы: и о чём нам говорить, кто мне скажет?.. Боже, неловко-то как… Смотрю на Бондарёва, но по его сосредоточенному на поглощении еды лицу, понимаю — ему также неловко, как и мне. Неужели единственная тема для обсуждения между нами двумя — это моё злосчастное будущее?

И больше нам поговорить не о чем?..

— Я так не могу, — отставляя бокал в сторону, неожиданно произносит Глеб.

— Ну, слава Богу! — облегчённо вырывается из меня.

— Что? — удивлённо переспрашивает Бондарёв.

— Нет-нет… я так, — мнусь, как школьница на первом свидании, — ты, кажется, что-то хотел сказать?..

— Да… я не могу так просто отпустить тебя в безвестность, — напряженно произносит Глеб, сосредоточенно глядя на свои пальцы, переплетённые в замок, — можешь считать, что я чувствую ответственность за тебя.

— А это так? — спрашиваю его.

Глеб поднимает на меня глаза и некоторое время просто смотрит.

На мой вопрос он не отвечает.

— Я не хочу, чтобы ты уходила из компании, — наконец, произносит он.

— Это вопрос решённый, — опускаю взгляд в свою тарелку, — давай не будем об этом.

Не хочу об этом говорить!

— Но почему? — допытывается Глеб, — Неужели тебе так не нравится работать на меня?

— Дело не в том, что мне нравится или не нравится — дело в том, что ты натворил, — резко вырывается из моего рта; закрываю рот, плотно смыкаю губы; затем всё-таки поднимаю взгляд на Бондарёва, — я предупреждала — не нужно нам об этом говорить…

— Ты презираешь меня? — Глеб смотрит мне прямо в глаза.

А я… не знаю. Уже — не знаю. Потому молчу.

— Презираешь, — невесело усмехается он и опускает взгляд на стол.

— Я думаю, что ты сам себя презираешь за это, — говорю негромко.

Глеб растягивает на губах какую-то странную, словно болезненную усмешку.

— Возможно, — только и произносит он.

Затем вновь поднимает на меня глаза; мы смотрим друг на друга и снова молчим.

И, чёрт возьми, мне его опять становится жалко…

— Что это? — лицо его напрягается, а в глазах появляется напряжение, — Ты что, сейчас… жалеешьменя?

— Ты хотел сделать больно другим, а в итоге сделал больно себе, — произношу тихо, невольно вспоминая детишек из детского дома, где проходила моя практика, — У нас в университете как-то была…

— Не нужно меня жалеть. И не нужно сравнивать меня с кем-то из твоего университета: я не один из твоих подопечных, — перебивая меня, сосредоточенно произносит Бондарёв, в глазах которого загорается какой-то нехороший огонь.

— У меня уже нет подопечных, — разводя руки в стороны, говорю с усталой улыбкой, — теперь у меня есть только ты и твоя компания…

— Меня. Не нужно. Жалеть, — по слогам произносит Бондарёв, в упор глядя на меня.

— Глеб, это нормально, признавать свои ошибки… — пытаюсь объяснить ему эту старую азбучную истину.

— Ты думаешь, что я страдаю от того, что сделал? — грубо перебивая меня, жестко произносит Бондарёв, — Так вот тебе честный ответ: не страдаю. И не жалею. Я получаю удовольствие от созерцания плодов своего труда. Мне приятно видеть, что всё, к чему я стремился, теперь находится в моих руках. И мне приятно знать, что те, кто когда-то хотели подчинить меня, теперь стали моимиподчинёнными. Ты понимаешь это?.. Меня не нужно жалеть, мне не нужно сочувствовать! — цедит он, глядя на меня с какой-то странной злобой, — Я не этогоот тебя хочу!