Юлия Набокова - Любовь на карантине

Видимо, Кирилл тоже подумал о невесте, потому что быстро добавил:

– Как к другу, Даш.

– Если мы провели одну ночь вместе кровати, не значит, что мы стали друзьями, – выпалила я.

– А сколько надо? Две, три? – Он весело взглянул на меня, и я невольно рассмеялась.

– Я смотрю, ты всерьез намерен со мной подружиться?

– Нечасто встретишь девушку, которая разделяет твою любовь к стендапу, – кивнул он.

– А как же Вероника? – ляпнула я.

Кирилл сразу перестал улыбаться, а у меня защемило сердце при мысли, как много значит для него невеста.

– Вы давно знакомы? – вырвалось у меня.

– Больше десяти лет, – без заминки ответил он.

Мое сердце окончательно ухнуло в пропасть. Одна ночь в объятиях Кирилла – против десяти лет с Вероникой. У меня нет ни единого шанса.

– А что? – Кирилл пристально наблюдал за мной, и я понадеялась, что вся гамма чувств не отразилась на моем лице.

– Долго. А что никак не поженитесь?

Мне не следовало задавать вопросы, которые вертелись у меня на языке, но я ничего не могла с собой поделать. Как будто минувшая ночь прорвала все шлюзы, и чувства хлынули наружу.

– Мы начали встречаться прошлым летом, – объяснил Кирилл.

Значит, все-таки не десять лет отношений, а меньше года! Мне полегчало. Мои шансы росли на глазах. Вероника где-то там, далеко за стенами больницы, а мы здесь, рядом.

– Я сделал ей предложение на Новый год, – добавил Кирилл, разрушая мои надежды в прах.

– Значит, вам пригодятся контакты свадебных фотографов, – как можно беззаботней откликнулась я. – Не забудь взять у Катюни перед выпиской!

Пока мерила температуру, все вспоминала, как Кирилл обнимал меня ночью.

– Градусник давай, – окликнул он. – Сколько у тебя?

– Тридцать шесть и шесть.

До завтрака было далеко, но я так и не смогла уснуть. Унеслась мыслями в прошлое – в мою жизнь до Инстаграма и в тот день, который до сих пор преследовал меня в кошмарах.

Я родилась в маленькой деревне под Чеховом. Мать растила меня одна, отца я не помнила – он сгорел при пожаре вместе с домом. Мне тогда было полгодика; мама выпрыгнула со мной из окна, и так мы спаслись. Об отце мама сильно не горевала, как-то проговорившись, что он ее бил. На память о нем у нее остался шрам у виска. А вот дома – двухэтажного, деревянного – ей было жаль. После пожара ей пришлось вернуться к матери, и мы стали жить в старом бабушкином доме, который разваливался на части.

Сколько себя помню, ремонт в доме никогда не прекращался. Мамины сожители менялись каждый год: дядя Вася латал крышу, дядя Миша вскрывал пол, покрытый грибком, и перестилал его заново, дядя Толя ремонтировал крыльцо. В деревенский магазинчик, где работала мама, таскались все мужики за водкой, и новые романы закручивались прямо там – у прилавка. В старших классах я часто сама подменяла маму за прилавком – когда она в пьяном забытьи валялась дома с очередным любовником. В деревне маму не любили, за глаза звали шалавой. А я ее стыдилась и мечтала вырасти и уехать в Москву.

К концу одиннадцатого класса, работая в магазине за мать, я успела накопить немножко денег. Выпускного вечера и выдачи аттестатов я не дождалась. Только ЕГЭ сдала, как у мамы завелся очередной ухажер – мясник дядя Гриша, которого законная жена выгнала за пьянки и гулянки. В первую же ночь дядя Гриша, покрепче напоив мою мать, попытался забраться ко мне в койку.

– Не надо, дядя Гриша, – промычала я, придавленная его грузным пивным пузом.

– Тебе понравится, цыпленочек, – он дыхнул перегаром мне в лицо и запустил руку под ночнушку.

Я разбила о его кудрявую голову настольную лампу и укрылась в соседском сарае, до рассвета просидев в стогу сена в одной сорочке. По моим ногам бегали мыши, но их касания были не такими мерзкими, как мозолистые пятерни дяди Гриши на моих коленках. Пока была жива бабушка Клава, за меня было кому заступиться. Но бабулю похоронили зимой, и теперь я могла рассчитывать только на себя. На то, что мать поверит мне, а не любовнику, я не надеялась.

Задремав под утро, я проснулась от криков матери, которая звала меня и обещала прибить.

– Только покажись дома, дрянь такая! – неслось по всей деревне, пока я, вжав голову в плечи, отсиживалась в сарае, в надежде, что соседи меня здесь не найдут.

Мне повезло. Вскоре мать ушла в магазин – ведь заменить ее сегодня было некому. Я прождала еще час, прильнув к щелке у двери – но дядя Гриша так и не показался. Пришлось действовать на свой страх и риск. Обежав дом и заглянув в спальню матери, я увидела, что дядя Гриша дрыхнет на кровати.

Мышкой я взлетела на крыльцо, переступив через скрипучую ступеньку, чтобы себя не выдать. И крадучись двинулась мимо маминой спальни к себе в комнату. Там я быстро покидала свою одежду в дорожную сумку – ее выкинул кто-то из соседских гостей, приезжавших на майские праздники из города, а я увидела и подобрала. Сумка была добротной, только ручка порвалась, но я ее починила. Вещей было немного, я собралась быстро. Достала из тайника под половицей деньги, которые хранила в газете, и сунула на дно сумки, к паспорту. Половицу прилаживать обратно не стала, просто прикрыла вытертым ковриком. Окинула последним взглядом свою крошечную комнатку – со старой панцирной кроватью, бабушкиными тюлевыми занавесками, учебниками на подоконнике. В последний момент шагнула к полке на стене и достала из-за стекла бабушкину фотографию. Если мать я хотела забыть, как страшный сон, память о бабушке Клаве хотелось сохранить и взять с собой во взрослую жизнь. Фотография уже была у меня в сумке, когда дверь за спиной хлопнула.

– О, Дашка вернулась! – Дядя Гриша, подперев дверь широкой спиной, криво ухмыльнулся. – Сейчас позабавимся. Не хотела вчера по-хорошему, теперь по-плохому будет.

Он двинулся на меня всей тушей, тесня к кровати и обдавая запахом перегара и пота. Против мясника, с легкостью разделывавшего туши быков, у меня не было ни единого шанса. Кроме выломанной половицы, прикрытой ковриком. Я заметалась из стороны в сторону, ведя его в нужном направлении.

– Цып-цып-цып, – расхохотался дядя Гриша, раскинув руки. – Я тебя поймаю, цыпленочек!

И тогда я резко метнулась к стене, а он – за мной, тяжело ступив на коврик, маскирующий пробоину в полу. Ветхий коврик треснул, и мясник по колено провалился в пробоину. Пока он грязно матерился, пытаясь выбраться из ловушки, я схватила сумку и за его спиной, прижавшись к стенке, чтобы он не мог меня коснуться, выскочила из комнаты.

– Ах ты, сука! Только вернись! Я тебе все ноги повыдергиваю! – неслось мне вслед, пока я бежала из дома к забору.

Никогда я сюда не вернусь, ноги моей тут больше не будет – стучало сердце.

Я даже не оглянулась на дом, оставшийся позади. Обратного пути не было. Теперь только вперед!