Кира Шарм - Игрушка для хищника

И голос, — чуть хриплый, но такой нежный, говорит что-то, — а я слов не разбираю, — но голоса эти жуткие, крики и боль от голоса этого отступают, пропадают, рассеиваются.

И знаю я, — пока он говорит, пока в руках своих держит, — не доберется до меня кошмар, что скрывается за плотной черной пеленой. Не доберется. Я для него, — спрятана.

Иногда открывала глаза, — и видела его, только он, как и остальное, мне просто видением, полусном- полубредом каким-то казался.

Нет, — ну, в самом деле, — откуда бы ему взяться рядом со мной? Откуда ему вообще взяться?

Да и не качают такие мужчины на руках девчонок таких, как я. И уж тем более, колыбельных никому не поют. Бред. Все это — бред. Но пусть так и будет, Мне, когда он в моем бреду появляется, — спокойно. И знаю точно почему-то, — пока он есть, пока со мной, — ничего ни в снах моих, ни наяву со мной плохого не случится.

Но все-таки бред иногда отступал.

И тогда я ясно видела ЕГО.

Реально, — даже глаза протереть хотелось, — казалось, я просто потихоньку схожу с ума.

Выныриваю из обрывочного лихорадочного бреда, понимаю, что очнулась, — и вижу себя на руках огромного мужчины. У меня даже дыхание перехватывало, когда смотрела на крепкие, широченные плечи, на руки эти большущие с оплетающими их венами. И вот он, — по-настоящему, серьезно, — носил меня на руках, — аккуратно, как будто растрясти боялся и шептал слова на ухо, — ласковые, успокаивающие.

Это даже жутко. Во-первых, я даже не уверена, что такие мужчины бывают, — ну, правда, точно больше двух метров ростом, а в плечах… Три меня, наверное, а так — даже затруднюсь определиться. И комната незнакомая, — аккуратная, строгая, и плеск воды, доносящийся не пойму, откуда…

Не может этого всего быть наяву. Просто не может.

Мне трудно было долго удерживать мысль, даже смотреть долго было больно, резало в глазах, — и я снова проваливалась в свои странные, дурманные сны…

Но сознание начинало пробиваться все ярче, все более четко.

И, впервые ощутив, что я действительно полностью пришла в себя, я просто задохнулась.

Он был настоящим.

Красивым до безумия.

Большое, овальное лицо, высокий лоб со сползающей на него челкой, густые ресницы, — такие плотные, что захотелось потрогать их руками, уверенный подбородок, крепко сжатые челюсти и не широкие, но явно чувственные губы. Мужская красота, настоящая. Смотришь на него, — и будто на обрыве над бушующим океаном стоишь, — настолько дух захватывает. Вот и смотрела, во все глаза смотрела из-под прикрытых ресниц, а под моим плечом мускулы на его груди переливались и руки его, такие нежные, хоть и могучие, огромные, и голос — с хрипотцой легкой, но такой невероятный, ласковый.

Ущипнуть себя хотелось, а еще, главное, — не показать, что в себя пришла. Уверена почему-то — он бы не хотел, чтобы его видели таким вот мягким. И, может быть, больше бы даже и не пришел.

Иногда я слышала, как он спускаясь, отдавал какие-то команды. Помню, — мельком, будто в тумане, как люди какие-то суетились в комнате.

И все его слушались, — хоть и голоса ни разу не повысил. Говорил, — отрывисто, спокойно, даже тихо, короткими фразами.

Но я чувствовала, — здесь его боялись. Кажется, все, кто заходил в эту комнату и вне ее.

Боялись и как-то трепетали.

А я улыбалась, вспоминая, каким он был со мной. Кажется, никто его по-настоящему, кроме меня, и не знает.

Когда выныривала из беспамятства, пыталась вспомнить.

Знала, что мы ехали выступать, на остров. На месяц. Бабушка как раз в больницу легла. Еще говорила, — что грустить от того, что я уехала, ей будет некогда, — в пустом доме ей пусто без меня, а тут все же люди…

А у меня на сердце тяжело отчего-то было. Не хотела ехать, — вот чувствовала, что не нужно. Десять раз у всех врачей ее переспросила, действительно ли только плановая госпитализация, и ничего серьезного, как мне все говорили. Только хмыкали в ответ, снова что-то поясняли, — а у меня будто камень тяжелый на сердце.

Не могла вспомнить, как ни старалась.

Ни дороги, ни того, как прибыли на место, — ничего. И уж тем более, никакая моя логика никак не поясняла мне ни собственного появления в этом доме, ни того, откуда взялся этот, — ммммм, — просто потрясающий мужчина. Только страх какой-то внутри въелся. Кошмарами, криками во сне приходил и нехорошо ворочался внутри, когда я просыпалась.

А мне очень хотелось побыстрее выздороветь. И познакомиться с ним, наконец. А еще — прикоснуться к его волосам и лицу почему-то. Вот просто отчаянно хотелось.

А когда очнулась, по-настоящему, — тут же в панику впала.

Незнакомые люди вокруг, чужие, — и меня колотит, в дрожь от ужаса почему-то бросает. Только одно желание, — чтобы не было их вокруг меня, чтобы не подходили. Настолько, что уши готова зажать руками и вообще из окна даже спрыгнуть.

И нет его. Нет!

Значит, все это мне только пригрезилось, и не было никакого Ангела-хранителя! Просто казался он мне, чудился!

И черная пелена, — та самая, которую в кошмарах видела, — теперь наяву оживает. И кажется, что все эти люди, комната эта незнакомая, — это все то, что за ней скрывалось, от чего я в своих кошмарах убежать пыталась и никак не могла.

Руки заламываю и молюсь беззвучно, чтобы наваждение рассеялось.

И липкая, жуткая паника просто накрывает, — понимаю, что действительно что-то совсем жуткое случилось. Иначе — почему я ничего не помню? Почему в чужом, незнакомом месте? И где все, кого я знаю, и с кем отправлялась в эту дорогу из дома?

И хочется лупить себя по голове, чтобы разломить этот барьер, — понять, вспомнить, разобраться.

И не выходит. Ничего не выходит. Не понимаю, что я здесь делаю, а, главное — зачем? Почему?

Ужасно до жути.

Но он, наконец, приходит, — уже тогда, когда я окончательно перестаю в него верить и начинаю думать, что, может быть, — сошла с ума. Ведь это ненормально! Совершенно ненормально, — выдумать себе какие-то воспоминания, а все вокруг только разводят руками и смотрят на меня так сочувствующе и странно. Те самые крохи воспоминаний, за которые я сейчас цепляюсь, как за последний мой спасательный круг!

Он приходит.

Но совсем не такой, как я помню.

Огромный, — вот действительно огромный, кажется, заполняющий собой все пространство этой, совсем немаленькой комнаты.

Глаза сверкают, резкий голос всех выгоняет.

И… Мне не верится. Не верится, что это — тот, кого мне так хотелось увидеть наяву, очнувшись. Резкий этот, злой, и каждый жест, каждое движение, — как у зверя, который в любой момент броситься готов.

— Чего хулиганишь? — склоняется надо мной, но не пытается прикоснуться.

И — тут же отлегло. Тот самый голос. И вдруг теплом от него на меня овеяло. Таким… Ласковым теплом, к которому тянуться хочется, купаться, погрузиться с головой.