Медина Мирай - Река моих сожалений [litres]

Похоже, не так уж сильна моя любовь к этим людям. А может, эта любовь – мой предел. Просто я не могу любить сильнее.

Любовь – временное явление. Ее срок годности истекает быстрее, чем у колы.

Мне никогда не нравилась Лидстрип-стрит по ночам: из-за PRIVATE CLUB она оживала и сияла сотнями красок. Соседние заведения врубали на всю мощь музыку 90-х, и даже восторженные крики проезжающих на дорогих тачках подростков не могли ее заглушить. В воздухе витала атмосфера веселья, смешанная со смрадом алкоголя.

Алкоголь и веселье для посетителей клубов – синонимы.

Впереди показался знакомый уголок. Люди толпились возле входа в клуб: одни смеялись, другие ругались с охранниками, убеждая, что забыли свой пропуск, а третьи молча стояли и наблюдали.

Я нащупал в кармане кожаной куртки свой пропуск, хотя охранники уже не раз пропускали меня и без него благодаря Ганну, частому гостю этого заведения и другу его хозяина. И все равно каждый раз я нервничал. Все боялся, что им что-то не понравится и меня опозорят громким отказом.

В тот момент, словно уловив мое сомнение, Ганн положил руку мне на плечо и сказал с доброй улыбкой:

– Ты выглядишь классно, как всегда.

Его взгляд плавно спустился на мою куртку. Именно Ганн подарил мне ее на восемнадцатилетие.

Мы подошли ко входу. Охранники, не потребовав пропуска, открыли путь в обитель любителей удовольствий.

Я готовился в очередной раз погрузиться в «богемную тьму».

У каждого присутствующего здесь своя история, и большую часть ее составляет трагедия. Это уже как закономерность: если кто-то несчастен в материальном плане, то он счастлив – в духовном. Или наоборот. Или несчастен во всех отношениях.

А есть такие люди, как я. Их здесь половина клуба. Бесцельно прожигающие свою жизнь существа, живущие от одной вечеринки до другой, качающие деньги друг у друга ради оплаты экзотического удовольствия, забытья и мнимой скоротечной свободы. Я не любил такие тусовки – это меня отличало от остальных, но рискнуть ради пары минут блаженства – думаю, оно того стоит, если твоя жизнь практически не имеет цены.

Кто-то восхваляет тебя, кто-то ненавидит. Все это должно наводить на мысли, что ты живешь, ты важен и заставляешь кого-то думать о себе. Но что делать, если тебе все равно? Если в свои восемнадцать ты не видишь ни одной причины жить дальше? Если ты четко знаешь, что это не имеет смысла, потому что однажды наступит конец, после которого ничего не останется?

ВСЕ БЕСПОЛЕЗНО.

В погоне за деньгами люди не замечают, как пролетает жизнь. Очень поздно они понимают, что с самого начала растрачивали себя неправильно.

Я не гнался за деньгами и все равно чувствовал, как быстротечна жизнь. Ее воды несли меня в туманные края, в которых я, как и все остальные, однажды исчезну и не смогу найти дорогу назад.

Мне стоило спросить себя, чего же я хочу, чтобы выпасть из реальности, и не только бессмысленно искать ответ на этот вопрос, но и забыть о том, кто я есть.

Я просто плыл в лодке, которой управлял кто угодно, но только не я, а ведь иногда так хотелось повернуть ее в другую сторону. Но тут же возникала мысль: «Зачем? Мне и так хорошо» – и я вновь садился на место, и аморальные самобичевания начинались заново.

Из размышлений меня вырвал Ганн, взяв за руку выше локтя.

– Почему ты такой хмурый? Улыбнись.

И я улыбнулся. Почти искренне. На этот раз моей лодкой руководил Ганн. Кто следующий на очереди?

Мы проталкивались через толпу.

Напротив входа в зал располагалась небольшая сцена. Никаких лишних декораций: только драпированная синей тканью стена, микрофон, барабанная установка на заднем плане и падающий точно на фигуру посередине сцены свет прожекторов с металлического каркаса. Сейчас на сцене отжигал парень с гитарой, что-то несвязно шепча в микрофон.

За что я ненавидел PRIVATE CLUB, так это за отсутствие свежего воздуха, толпу и вечную занятость столиков: за ними сидело около восьми человек вместо пяти положенных.

– О, Ганн! Как делишки? – спросил у него кто-то.

Я не стал обращать на очередного приставалу особого внимания, без интереса наблюдая за выступлением музыканта. Лишняя захламленность головы ненужными знакомствами мне ни к чему.

– Отлично! – ответил Ганн, сжимая мою руку сильнее, словно боялся, что люди нас разлучат. – Ты не видел Роллинса?

– Он шатается где-то здесь, от столика к столику. Смотрю, ты снова со своей подружкой. Признайся, она проститутка. Выглядит именно так.

Я обернулся. Вскинул брови, напряг лоб и сжал губы, разглядывая собеседника Ганна с головы до ног. Некогда украшавшая его жирное лицо улыбка медленно исчезла.

– П-питер Чекфил? Не узнал вас в очках. – Он виновато опустил взгляд. – Я смотрел ваш фильм «На двадцать шагов назад».

«И это, пожалуй, единственный нормальный фильм, в котором я снялся».

Я давно не обращал внимания на такие «восхищения». Особенно от людей, которые только что топили меня в грязи, а теперь старательно пытались восстановить мое ограниченное доверие.

Я демонстративно снял несчастные очки и повесил их на горловину футболки, свободной рукой убрал волосы со лба и развел руками, насколько это позволяли стоявшие рядом люди.

– А так я меньше похож на проститутку?

Ганн с нервным смешком попытался все перевести в шутку, словно не знал, что это бесполезно.

Я слишком вспыльчив и импульсивен. Разозлить меня – дело двух слов, оставить неприятное впечатление о себе в моей памяти минимум на пару лет – дело двух секунд.

Не то чтобы я считал проституцию чем-то неприемлемым. Я и сам не раз обращался к прекрасным обладательницам этого мастерства, но быть предполагаемой проституткой или проститутом – унижение, приравнивание к одному из нижайших слоев общества, к продающим себя за деньги. Это тоже работа, но работа скверная и никем не уважаемая. Даже самими проститутками.

Гитарист сыграл последний аккорд, и зал взорвался от восторженных криков и аплодисментов. Люди начали расходиться по углам и выходить на улицу. Место в радиусе трех метров от сцены мгновенно освободилось, но шума и гомона меньше не стало. Выступавший парень сошел со сцены и поспешил к своей компании, принимать поздравления за свою не самую лучшую игру на гитаре из тех, что я слышал, и уж тем более не самое лучшее пение, которое слышали стены этого клуба.

Ганн хлопнул меня по плечу – его манера обращать мое внимание на него – и направился к столику. Рядом с ним маячил уже знакомый мне Роллинс – хозяин PRIVATE CLUB. Я узнал его по длинным кудрявым каштановым волосам. В дурацких джинсах клеш, ботинках и красной курточке нараспашку, демонстрирующей его складчатый живот благодаря обтягивающей майке, он выглядел как… педик. То есть отвратительно, тошнотворно и смехотворно, а не в значении слова «гей». Нет, у этого мистера были и жена, и дочь, но бог его знает, чем и с кем он балуется в приватных комнатках клуба.