Миа Шеридан - Навеки твой, Лео

Слезы в три ручья катятся по моим щекам, но я стараюсь не всхлипывать. По-прежнему гладя перед собой, он продолжает:

— В тот вечер мы ужинали всей семьей, и отец поднял тост за нового сына. Меня едва не стошнило. Я чертовски ненавидел себя и думал только о том, что вот, опять. Я опять подвел того, кто доверяет мне. В который раз.

Он молчит несколько минут.

— Они старались несколько лет, но так и не смогли иметь детей. Фил ясно дал мне понять, как он рад, что теперь у него есть сын, который когда-нибудь возглавит его компанию. До этого мы много общались, мне с ним было хорошо, он считал, что я умный.

— Ты вроде бы говорил, что твой приемный отец работал здесь в больнице.

— Он и работал. Рентгеновская техника, которая сейчас используется национальной безопасностью, вначале была медицинским оборудованием.

Я киваю.

— Извини, продолжай, Лео, — тихо говорю я.

На его лице появляется выражение боли, когда он слышит, как я произношу его имя, но он продолжает.

— В общем, того дня в подвале мне хватило, чтобы понять, что меня снова хотят использовать. Сначала мои биологические родители, которым я был нужен, чтобы ухаживать за братом и чтобы они могли срывать на мне свою злость на весь мир, а теперь эти двое. Новая мать — понятно почему, но тогда мне ничего не стоило повернуть все так, будто новому отцу нужен не сын, а рабочая лошадка, которую можно обучить и заставить делать то, что ему нужно.

Никому никогда не было дела до меня, всех интересовало только то, что им от меня нужно, — кроме тебя, Эви, и моего брата Сета. А теперь я предал вас обоих. Я обещал Сету, что позабочусь о нем, а его сдали в какой-то государственный приют, и я понятия не имел, где это. А тебе я обещал, что сохраню себя для тебя, буду верен тебе, и мне потребовалось меньше недели, чтобы нарушить клятву. Я так ненавидел себя, что всерьез подумывал перерезать себе вены.

Я хватаю салфетку из коробки на столе рядом с диваном и промокаю щеки.

— Лео, теперь-то ты наверняка знаешь, что она использовала тебя, верно?

Его лицо становится жестким.

— Я знаю, что скажут об этом все книги по психологии, да, это она была виновата. Но я мог бы сопротивляться и активнее. Мог бы убежать. Мог бы… не знаю. В общем, постараться хоть что-то сделать. И не один раз, Эви, это ведь не ограничилось тем днем. Это случалось регулярно, пока я не переехал и не поступил в колледж. Даже после этого она пыталась гнуть свое, но мне было легче избегать ее. Она утверждает, что влюбилась в меня, как только увидела в приемном доме. Извращение, да и только. Елки-палки. Мне было пятнадцать лет. — Он проводит рукой по лицу.

Я съеживаюсь.

— А ты не думал, что мне можно доверять настолько, чтобы все рассказать? — тихо спрашиваю я дрожащим от слез голосом.

— Я миллион раз думал о том, как тебе объяснить. Я так отчаянно нуждался в тебе. Думал, что умру от тоски. Но как я мог рассказать? Я и сам мало что понимал, куда уж там объяснить тебе. Мне было просто очень стыдно. И в конце концов я решил, что тоска по тебе — это наказание за то, что я — это я, тот, кто предал людей, которых любил. Но я не подумал, каково будет тебе из-за моего молчания.

Он стоически смотрит прямо перед собой.

— Но в конце концов я убедил себя, что, пока мы врозь, у тебя есть шанс бороться за себя. Я считал, что сломался и что некоторых людей невозможно исправить, а если можно, то такой сильной любовью, что она может погубить того, кто исправляет. Я не хотел вредить тебе больше, чем уже навредил, Эви. Я убедил себя, что, если ты узнаешь правду обо мне, тебе будет больнее, чем если ты останешься одна. Я просто хотел исчезнуть. Но пойми, я ненавидел себя за это. И мне было так же плохо, как тебе.

Мы оба молчим несколько минут, я все еще промокаю глаза, обдумывая его слова. Он продолжает.

— Я вырос на шесть дюймов в то лето, когда переехал в Калифорнию, и начал заниматься спортом, тренироваться. Это немного помогло, как отдушина, и я продолжил в старшей школе, но этого было недостаточно. Я начал пить, употреблять наркотики, шляться по вечеринкам, менять девушек. Отчасти из-за того, что презирал себя и жаждал всего, что могло бы заглушить мою боль, но отчасти и из-за того, что Лорен злилась, видя, как я трахаю одну девицу задругой, и я научился презирать ее. Она стерва. Она лгала Филу, она…

Я перебиваю его:

— Она же педофилка, Лео.

Наконец он смотрит на меня и говорит:

— Наверное, но я тоже виноват. Тем более что это продолжалось втайне от всех, особенно от отца. — Он отворачивается, и на его лице появляется выражение стыда.

— Ты когда-нибудь пытался ему сказать?.

— Через пару месяцев после того, как все началось, я хотел рассказать Филу, но чувствовал себя чертовски виноватым и стыдился своей роли в этой ситуации. А если он мне не поверит? А если, наоборот, поверит и я уничтожу их семью? Смогу ли я жить еще и с этим? В конце концов я просто постарался онеметь. И потом — это уж совсем стыдно, — мне так хотелось иметь семью. Мне нравилось все, что они давали мне: роскошь, поездки, вещи, которых у меня никогда не было раньше. И от этого я ненавидел себя еще больше. — Он проводит руками по лицу.

— В любом случае в старшей школе я вытворял черт знает что. Протащил родителей через ад. Лорен помогала отцу вытаскивать меня из переделок по очевидным причинам, а бедный папа просто пытался помочь мне. Но какая там помощь! Он наверняка тысячу раз думал: «На кой хрен мы усыновили этого ребенка», однако ни разу не сказал ничего подобного.

Он проводит рукой по волосам.

— Когда я уехал в колледж, стало немного легче. Я наконец-то отдалился от матери, — он издает невеселый смешок, — и начал думать немного яснее. Мы с папой больше времени проводили вне дома, и наши отношения наладились. Он, должно быть, сомневался, что мне когда-нибудь можно будет доверить бразды правления в его компании, но примерно через год после того, как я уехал из дома, он спросил, хочу ли я работать у него. Я сказал «да», и мы окончательно сблизились. Это было здорово. Он был хороший мужик, трудоголик и ужасно рассеянный, но порядочный и добрый.

Ну а когда я окончил колледж, они с Лорен купили мне в подарок «Порше». В ночь моего выпускного вечера Лорен приперла меня к стенке в моей спальне и в очередной раз начала приставать. Я оттолкнул ее, она взбесилась и заявила, что, хотя не собиралась сообщать мне об этом именно таким образом, много лет назад она получила от семейного адвоката сведения о моем брате. — Гримаса боли искажает его лицо, но я не протягиваю к нему руки.

Я уже перегружена информацией и могу только слушать его и пытаться принять к сведению то, что он говорит. Столько лет, столько душевной боли, отчаяния и растерянности, и теперь я наконец знаю, что произошло. После короткой паузы Лео продолжает: