Джудит Макнот - Само совершенство. Том 2

— Прости меня. Я просто ревнивый болван, который не хочет даже частично делить свою жену с кем бы то ни было. Даже с ее собственным отцом. Ты меня простишь?

Кивнув, Эмили потерлась щекой о его руку, но ее прелестное личико оставалось задумчивым и печальным.

— Обманщица, — поддразнил ее Дик, чрезвычайно встревоженный и озабоченный этим совершенно новым и незнакомым для него настроением жены. — Очевидно, простого извинения недостаточно. Я заслуживаю хорошего пинка. Я заслуживаю… — Он немного поколебался, очевидно, придумывая себе наказание посуровее. — Я заслуживаю того, чтобы мы сегодня пошли в самый дорогой ресторан Лос-Анджелеса, где бы все сидели и глазели на мою жену.

Эмили улыбнулась, и Дик, поцеловав ее в одну из знаменитых ямочек на щеке, сказал:

— Я люблю тебя. — Но тотчас же шутливо добавил:

— Даже несмотря на эти смешные и совершенно нефункциональные дырочки на твоем лице. А ведь далеко не каждый сможет не обращать внимания на подобный производственный дефект.

Услыхав знакомый смех, Дик обрадовался, что его усилия не пропали даром, и облегченно вздохнул. Но его радость длилась недолго. Отсмеявшись, Эмили повернулась к нему и сказала:

— А твоя любовь сможет выдержать испытание поездкой к моему отцу, перед тем как мы отправимся в ресторан?

— Зачем?

— Затем, что я хочу поговорить с ним о тех деньгах, которые он вложил в «Ти-эй Продакшнз». Я никак не могу найти разумного объяснения, и это сводит меня с ума.

— Догадываюсь, — сказал Дик, включая правый поворот и направляя машину к дому тестя. — Думаю, что моя любовь к тебе способна выдержать даже такую проверку.

Эмили нажала кнопку звонка. Прошло довольно много времени, прежде чем дверь открылась. На пороге стоял отец со стаканом виски в руке.

— Эмили, девочка моя! — воскликнул он, с трудом справляясь с заплетающимся языком. На заросшем трехдневной щетиной лице горели налитые кровью глаза. — Я не знал, что ты наведаешься ко мне сегодня вечером.

Полностью игнорируя присутствие Дика, Макдэниелс обнял дочь за плечи и повел в глубь квартиры.

Он пьян. Мысль об этом всегда была мучительна для Эмили. Ведь еще несколько лет назад ее отец был истым трезвенником, теперь же запои сменяли друг друга с устрашающей частотой. Эмили вдруг подумала о том, что уже забыла, когда видела отца трезвым.

— Почему бы тебе не включить свет? — мягко сказала она, с трудом отыскивая выключатель. Единственная тусклая лампочка осветила сумрачную гостиную.

— Я люблю темноту, — возразил старший Макдэниелс, возвращая выключатель в прежнее положение. — Так гораздо уютнее и… безопаснее.

— Может быть, мы все-таки включим свет? — твердо сказал Дик, подкрепляя свои слова действием. — Мне бы очень не хотелось, чтобы Эмили споткнулась в этих потемках и что-нибудь себе сломала.

— Почему ты вдруг решила приехать? — спросил Макдэниелс, игнорируя слова Дика точно так же, как он раньше игнорировал его присутствие. — В последнее время ты меня почти не навещаешь, — плаксиво добавил он.

— Я была у тебя на прошлой неделе, — напомнила Эмили. — Но сегодня я приехала поговорить о деле. Бухгалтер Дика попросил решить кое-какие вопросы, прежде чем заниматься планированием налогового обложения на следующий год.

— Конечно, милая. Нет проблем. Пойдем в мой кабинет, и я покажу тебе все документы.

— Мне нужно сделать несколько телефонных звонков, — вмешался Дик. — Ты пока поговори с отцом, — обратился он к Эмили, — а я тем временем позвоню.

Оглянувшись по сторонам и не обнаружив никаких признаков телефонного аппарата. Дик снова вопросительно посмотрел на жену.

— В кухне, — подсказала Эмили, и он направился в указанном направлении.

Эмили проследовала за отцом вверх по лестнице в спальню, которую он еще много лет назад переоборудовал в кабинет. Макдэниелс сел за письменный стол, который являлся единственным незахламленным местом в доме, хотя и на нем лежал многодневный слой пыли. Все стены были увешаны бесчисленными фотографиями Эмили — Эмили в коляске, Эмили, только начинающая ходить, Эмили в балетной пачке, Эмили в своей первой роли, Эмили в тринадцать лет с волосами, собранными в хвостик, Эмили в пятнадцать со своим первым букетом, подаренным поклонником. Только сейчас, глядя на фотографии, Эмили вдруг заметила, что почти везде она была снята вместе с отцом. А потом она заметила и еще кое-что — несмотря на чудовищную грязь и запустение, царящие кругом, все без исключения фотографии выглядели так, как будто их недавно протерли чистой тряпкой.

— Чт-то т-ты хочешь знать, ро-одная? — спросил Макдэниелс, тщетно пытаясь контролировать свой заплетающийся язык.

Глядя на то, как отец в очередной раз отхлебнул изрядный глоток виски, Эмили уже было открыла рот, чтобы заговорить о лечении от того, что, судя по всему, стало хроническим алкоголизмом, но вовремя спохватилась. В последний раз, когда она пыталась затронуть эту тему, реакция отца была совершенно неадекватной. Поэтому она собралась с духом и заговорила о том, ради чего, собственно, и приехала:

— Папа, ты знаешь, как я благодарна тебе за то, что все эти годы ты занимался моими финансовыми делами. Ты всегда делал все для того, чтобы распорядиться ими наилучшим образом, и я это понимала и понимаю.

— Еще бы! Я откладывал каждый цент, заработанный тобой. И хотел бы я посмотреть на того, кто посягнет на эти деньги. Себе я брал только двадцать долларов в час, как твой импресарио, и то лишь потому, что ты сама на этом настояла. В тот день, — мечтательно добавил Макдэниелс, — ты была такой забавной. Тебе было всего шестнадцать, но ты разговаривала со мной, как будто это я был провинившимся ребенком. Ты тогда сказала, что если я не соглашусь на более высокую зарплату, то тебе придется меня уволить.

— Да, я помню, — сказала Эмили, но чувствовалось, что ее мысли очень далеки от ностальгических воспоминаний. — Именно поэтому я прошу тебя правильно отнестись к моему следующему вопросу. Я ни в коем случае не хочу, чтобы ты подумал, что я сомневаюсь в твоей честности и компетентности. Я лишь хочу понять, почему ты так поступил. Сами же потерянные деньги мне совершенно безразличны.

— Потерянные деньги? — в голосе Макдэниелса послышались сердитые нотки. — Какого черта ты хочешь этим сказать?

— Я хочу сказать о тех четырех миллионах долларов, которые в течение последних пяти лет ты вкладывал в студию Тони Остина. Акции этой компании не стоят и гроша. Зачем ты это делал, папа? Я же знаю, что ты его всегда ненавидел и презирал.

Увидев, как изменилось лицо отца после этих слов, Эмили невольно вжалась в кресло. Оно стало страшным. В горящих, как угли, запавших глазах не осталось почти ничего человеческого.