Джина Шэй - Штучка [СИ]

«До вечера».

Вечером Егор уезжал. И эти четыре дня его командировки по внеуниверситетской работе грозили затянуться и показаться гораздо длиннее, чем эти три недели после их примирения. Теплые, спокойные — и такие неумолимо горячие три недели, каждый день из которых Таньке хотелось записывать чуть ли не посекундно, настолько они были отличные. Даже экзамены прошли как-то ужасно незаметно.

И как назло день промотался настолько быстро, что Танька его возненавидела. Кажется, все желало, чтобы Танька поскорее проводила Егора до аэропорта и осталась на четыре дня в охренительно отвратительном одиночестве.

Даже чертова очередь к неврологу, в которой быстрее, чем свидания с врачом, можно было дождаться апокалипсиса, — и та хоп, и закончилась.

Невролог, к слову, не порадовался Танькиным жалобам, выписал кучу направлений, сказал «лучше бы обошлось без осложнений» и послал офигевшую и расстроенную этим его заявлением Таньку разбираться в этой куче бумажек. А потом позвонили из деканата. И спросили, а почему зачетки Локаловой нет среди зачеток отличников, уже сданных для проверки и подписи куратора их курса?

Танька офигев, уточнила, что у нее вообще-то нет оценки по схемотехнике, на что Ольга Валерьевна взвилась, что вот такой-то безответственности она от старосты курса не ожидала. В ведомости же стояла «отлично», почему в зачетке-то нет?

— Давайте поживее к Оксане Леонидовне, проставляйтесь и несите мне зачетку! — сердито велела завкафедры, а Танька все, что и смогла выродить на свет — «Хорошо, сейчас». Она вообще и думать забыла про ту оценку, из-за которой у них с Егором вышла ссора. Как-то сыграла против нее привычка воспринимать экзамены как взятые вершины и забывать про оценки сразу после получения. Только со схемотехникой взятой вершиной оказался сам Егор.

Пришлось-таки стартовать в университет и, недовольно морщась от мигрени, носиться по трем этажам в поисках Ардовой.

Нашла. В аудитории, на финальной консультации по магистерской диссертации.

— Подождите, Татьяна, я сейчас, — Ардова махнула Таньке ладонью и снова ушла в обсуждение предстоящей предзащиты.

«Сейчас» настало, увы, только через двадцать минут, и Танька, честно говоря, жутко бесилась от этого бессмысленного ожидания. Ей в принципе сейчас в компании Ардовой было находиться не очень-то приятно, после случившегося скандала. Но нужно было отстраниться от личного, нужно было установить дистанцию «студентка-преподаватель» и не отклониться от нее ни на шаг. В этом плане время ожидания, конечно, сыграло на руку, и когда непутевый, отчитанный Ардовой магистрант наконец сбежал торопливо дотягивать диссертацию до пригодного к защите уровню, Танька уже держала себя в руках.

— Мне сказали проставить оценку, — спокойно произнесла она, — и я могу ответить по билету.

— Не нужно, — Оксана Леонидовна глядела на Таньку странно, — я видела билет еще на экзамене, я знаю, что вы тогда были готовы.

Танька промолчала. Честно говоря, она на Ардову ужасно злилась, и не столько из-за этого тупого скандала, сколько за преданное восхищение. Она же чуть ли не с первого курса на Оксану Леонидовну равнялась, ведь она была — женщиной. В науке, да. И не уступала тому же Егору, была с ним на равных. А тут — такое. Личное. Не профессиональное. На такое уже и не поравняешься.

Ардова же взяла Танькину зачетку, не торопясь, в ней вывела и оценку, и свою подпись, а затем — подняла глаза на Таньку. Не возвращая зачетку назад. Кажется, к Танькиной досаде, Ардова хотела поговорить…

— Вообще, я хотела извиниться, — наконец произнесла Ардова, глядя прямо Таньке в глаза, — я с вами переборщила, Татьяна, простите.

Танька ощутила, как загораются щеки. До этих слов конфликт с Ардовой оставался не озвученным, и удавалось оставлять его за спиной, фокусируясь на отношениях студентки и преподавательницы, не вспоминая о том, что вообще-то суть конфликта заключалась в соперничестве за мужчину. Тем не менее, Танька постаралась нейтрально улыбнуться. Конфликт был исчерпан. Она просто впредь будет вести себя с Оксаной Леонидовной осторожнее.

— Поймите меня правильно, Таня, — Ардова, кажется, тяжело вздохнула, — я ничего против вас не имею, правда.

— Тогда зачем? — вырвалось у Таньки из рта прежде, чем она вспомнила, что в разборки с соперницами встревать вообще последнее дело.

— Ради вас вообще-то, — спокойно отозвалась Ардова.

У Таньки аж глаза на лоб полезли. Честно говоря, заявление было какое-то слишком наглое… При всем уважении к возрасту и достижениям Оксаны Леонидовны.

— Ради меня? — повторила Танька, — ради меня вы Лазареву помогли мне сотрясение выписать?

Пусть Егор не рассказал практически ничего о том, как дошел до того, что Танька была права. Танька и так знала, что Ардова помогла Лазареву.

— Да нет, — Оксана Леонидовна качнула головой, не отрицая, — я же не знала, что он настолько псих. Я правда хотела, чтоб вы поговорили, думала, что он сможет вам напомнить о чувствах к нему. Ну, и дать Егору Васильевичу повод вас бросить, конечно.

— Так как это помочь ему меня бросить — ради меня? — возмущенно поинтересовалась Танька, скрещивая руки на груди.

— Тань, а вы хотите семью и детей в ближайший год? — вдруг резко поинтересовалась Ардова.

У Таньки под ногами аж мир пошатнулся. И она-таки села на стул, в тишине, повисшей в кабинете, слушая, как где-то в коридоре ругается на завалившего экзамен сына отец Филимонова.

— Почему в ближайший год? — тихо спросила Танька.

— Потому что Егор Васильевич уже очень давно озабочен этим вопросом, — Ардова говорила очень убедительно, — и вопросом детей озабочен не меньшее количество лет. Он будет тянуть как можно меньше, и вы обернуться не успеете, как уйдете в академ. Без диплома, да. Потому что ждать Егор не будет.

— Но почему без диплома, — вспыхнула Танька, — можно же доучиться…

Ардова уставилась на Таньку как на дурочку, сощурилась.

— Так, а Егор вам не рассказал? — спросила она. — Про сына?

— У него есть сын? — голос Таньки прозвучал хрипло, аж в ушах зазвенело.

— Был, — Оксана Леонидовна даже глаза отвела, ей явно было не по себе, — погиб. Выпал из окна, когда Людмила, жена Егора, отвлеклась на звонок по работе.

У Таньки аж в висках зашумело от того, насколько это был драматичный факт. И почему сам Егор Таньке об этом не рассказывал? Будто нарочно старался изолировать ее от каких-то частей своей жизни. Да и в ее жизнь, будто не стремился залезать уж очень глубоко, вспомнить то же нежелание знакомиться с Танькиной мамой. Будто все еще оставлял Таньке возможность разойтись и при этом не быть ни чем и ни кем отягченной. И как-то… И как-то стало тоскливо на душе. Потому что ей казалось, что Егор стал ей больше доверять, но — не сказал. Не сказал про сына. Не сказал о причинах своего недоверия к женщинам — а ведь Таньке бы эта история очень многое объяснила. Но… Наверное, просто он решил, что это не ее дело.