Алина Знаменская - Дочки-матери

Полевой госпиталь, разбитый на краю поселка, был переполнен. Сквозь пластиковое окно брезентовой палатки Андрей видел белую шапку снега на вершине горы и острые пики пирамидальных тополей. Но даже эта спокойная непритязательная картина вызывала боль в душе. Там царил мрак. И в самой глубине этого мрака тяжелым грузом лежал камень. Раньше, в той жизни, ему не приходилось задумываться над выражением “камень с души снять”, теперь он это понимал. Иногда, чаще после укола, его мысли забивались в угол и он не мог найти их, а отсутствие всяких мыслей не беспокоило его. Тогда Андрею снилось, что он плывет в лодке по реке. Он четко видел берега с плешинами леса и спокойный горизонт с одеялами облаков. Лодка плыла сама, не нужно было грести. Он просто лежал на дне и глядел вокруг. Иногда в этом сне он ощущал себя ребенком, думал о рыбалке, и радостные предчувствия охватывали его. Но такое случалось редко. Чаще его подбрасывала среди ночи какая-то сила, и он вспоминал: нога! Мысль была пронзительной и хлесткой, как удар наотмашь. Правая нога… Он отодвигал одеяло и с опаской, как чужую, осматривал эту неподвижную, бесчувственную конечность, пальцы, которые, как он ни силился, не могли произвести даже слабого движения, линии вен, обнимающие ступню…

Зачем он остался жить? Кому он нужен, калека в двадцать пять лет? Что его ждет?

В палате воняло ихтиолкой и кровью. Когда вошла врач в сопровождении своей свиты, Андрей отвернулся к стене и притворился спящим. Нечего. Одни и те же вопросы, одни и те же слова. Он все о себе понял. Сам во всем виноват. Никто не гнал его подписывать контракт на пять сверхсрочных лет. Он мог бы давно гулять на гражданке, Выходит — не мог. Когда узнал, что Ленка выходит замуж и уже беременна от своего будущего мужа — он понял, что не вернется. Обида и ревность так жахнули, что он стал бросаться под пули. Пули-дуры настигали совсем не тех, кого надо. Когда убило Саньку, Андрей просто ошалел от нелепости этой смерти. Санька был на пороге дембеля, дома его ждала молодая жена. Зачем? Какой смысл?

Какой смысл в том, что его, Андрея, пули обходили стороной как заговоренного, словно оставляя на потом для какой-то своей, корыстной цели. Смерть издевалась над ним.

И теперь вот она, старая карга, не захотела забрать его в свои объятия, а небрежно оттолкнула, оставив — молодого, рослого, здорового — с безжизненно-неподвижной ногой. К чему? Лучше бы он вместо Саньки… Андрей скрипнул зубами. Как раз в это время над ним раздался суховатый, как обычно, немного усталый голос Одинцовой.

— Спит? Придется будить. Его нужно приготовить к отправке.

Андрей резко повернул голову:

— Куда меня? Вы же говорили, что будете советоваться насчет меня! Что будете делать операцию! Что же, я так и останусь теперь?

Андрей приподнялся на локте, зло и одновременно просительно впился глазами в Одинцову.

“Что она здесь делает? — пронеслось в голове, когда он в тысячный раз вглядывался в усталое лицо не первой молодости. Строгие брови, грустные серые глаза. — Она-то зачем здесь?” Андрей не мог найти оправдания присутствию этой женщины в зоне боевых действий. “Наверное, военнообязанная”, — нашел он более-менее подходящее объяснение и, потеряв к ней всякий интерес, уронил голову на подушку. Он знал, что она скажет. Он не верил врачам. Кто он такой? Пушечное мясо. Хотел войны? Получил.

— Вы полетите в госпиталь, Голубев, — неожиданно мягко заговорила Одинцова. — В хороший госпиталь в средней полосе России. Здесь нет условий для той операции, которая вам необходима. А там есть. Вы полетите вместе с другими ранеными. Сначала в Ханкалу, затем — в Самару.

— Можно подумать, там меня сразу поставят на ноги!

Что Андрей не умел контролировать, так это дыхание. Грудь сама собой стала тяжело вздыматься, выдавая его состояние.

— Это не исключено, — уклончиво ответила Одинцова.

— Я хочу остаться здесь! — снова с проснувшимся жаром заговорил Андрей. — Я могу быть полезным здесь. В своей роте. Я не хочу домой. Понимаете? У меня нет дома. Меня никто не ждет.

Одинцова переглянулась с людьми из свиты. Что-то мелькнуло в ее глазах, за выражением которых Андрей жадно следил.

— Как это — никого нет? — строго переспросила Одинцова, хмуря брови. Он был не первый в ее практике — молодой парень, не желающий жить. Она рассердилась. — А ваши родители?

— Отец умер от инфаркта, а мать… Матери я вообще не помню.

Одинцова пожала плечами.

— Не знаю, не знаю. Тем не менее вас кто-то разыскивает. Вчера я разговаривала с вашим командиром. Пришел запрос из Софрина. Вы ведь из Софринской бригады?

Андрей растерянно кивнул. Какие такие родственники? Кто может искать его после семи лет службы? Это какая-то ошибка. Если и были у него какие-то родственники, то видел он их последний раз на похоронах отца, пять лет назад. Ему тогда дали короткий отпуск, и он летал на похороны. После этого Андрей не выезжал за пределы Чечни. Он сжился с войной, пропитался ею. Знал, что здесь, в своей роте, он нужен. Необходим. А там он всеми забыт. Если у него и остались какие-то родственники, то они не в курсе — жив он или нет.

— Это какая-то ошибка, — уверенно буркнул Андрей. — Я не знаю никаких родственников. И не собираюсь ни для кого становиться обузой. А если мое руководство старается, ищет мне опекунов, то напрасно!

Андрей вдруг понял, куда клонит докторша. Они подсуетились. Его же нужно куда-то девать, а девать некуда, следовательно, нужно подыскать каких-нибудь родственников, седьмую воду на киселе, которые согласятся взять его к себе из жалости.

— Я не просил вас об этом. — Андрей почувствовал, что багровеет и начинает тяжело дышать. — Я не хочу возвращаться!

Он снова приподнялся и просверлил взглядом непроницаемое лицо Одинцовой. Она словно заслонилась от него прозрачной стеной, закрылась наглухо. Это обстоятельство вывело Андрея из себя.

Он пробьется сквозь этот панцирь! Он скажет все, что думает о них, этих дамочках, играющих в мужские игры.

— Здесь мой дом! — яростно заговорил Андрей, чувствуя, как дрожат мускулы рук. — Я хочу, чтобы моя могила была здесь, среди друзей! Там меня все забыли и предали. Сначала — мать, потом — любимая девушка. Я умру здесь! И точка! Я не полечу ни в какой госпиталь. Мне не надо никакой родни сердобольной!

Андрей не замечал повернутых к нему лиц, не видел ходячих раненых, столпившихся в проходе. Он видел только бледное непроницаемое лицо докторши, ее сузившиеся глаза, темные точки зрачков. Если бы она не перебила его, заговорив негромко, но жестко, он наговорил бы ей гадостей.

— Прекратите истерику, Голубев, — четко произнесла она, еще больше бледнея. Морщинки вокруг глаз натянулись как провода. — Ведете себя как мальчишка!