Айя Субботина - Обман

— Боюсь, Молька, твоему профессору придется назначить тебе пересдачу, — говорит Марик, кое-как стирая со щек грязные разводы. — Потому что прямо сейчас ты не едешь ни на какое свидание.

— Боюсь, я не собираюсь вносить коррективы в свои планы, — отвечаю я.

— А придется!

О, я уже слышала этот фирменный Мне_не_отказывают тон. Еще когда Антон был свободен, а Марик устраивал им свидание, он всегда говорил так же, как сейчас. И с той же непробиваемой физиономией. У меня есть только один шанс избавиться от его планов испортить мне жизнь, но пока я предаюсь воспоминаниям, Марик успевает сцапать мой локоть и за секунду швырнуть на заднее сиденье своего «Порше».

— Что ты…!

Я даже не успеваю как следует захлебнуться от злости, потому что мне в лицо летит безнадежно испачканное пальто.

— Мы едем в химчистку, и ты оплачиваешь мой моральный ущерб. — Я открываю рот, чтобы возмутиться, но Марик снова успевает раньше. — Или покупаешь мне новое пальто.

Вот же засранец.

А ведь он запросто может устроить и такое: уж в чем-чем, а в обещаниях Марик всегда верен себе, и однажды, когда я особенно хорошо прикидывалась «бедной овечкой», Антон заставил его принести мне материальные извинения. Бабник пообещал, что у меня будет целый бриллиант, если я перестану реветь в течение трех секунд. Наверное, думал, что истерички просто не способны на такие героические усилия, а я что? Когда валяешь дурака, легко взять себя в руки. Как же у него вытянулось лицо, когда мои слезы высохли за секунду! Но! На следующий день на моем столе лежал футляр с цепочкой из белого золота и подвесом в виде орхидеи с сердцевиной из самого настоящего бриллианта.

Правда, я его так ни разу и не надела, из принципа.

Пока Марик ведет машину, я успеваю раз сто посмотреть на часы и прочесть десяток сообщений от мамы. В последнем она с восторгом — это чувствуется даже через буквы! — сообщает, что оба «мальчика» уже приехали, и интересуется, не забыла ли я нанести макияж.

Если моя мама решила, что сегодня она непременно пристроит нерадивую дочь в хорошие руки, то проще научить стену разговаривать, чем ее — отказаться от задуманного. Все-таки нужно было послушаться верную подругу Машу, которая предлагала своего старшего брата в качестве фиктивного парня. Жаль, у Димки рожа как у моржа. Был бы он покрасивее и по солиднее, чтобы даже моя придирчивая мама не нашла к чему придраться, все было бы…

Стоп.

Спокойно, Вера, притормози и отмотай мысль назад на пару секунд. Что ты сейчас подумала?

Марик останавливается на перекрестке, и мы пересматриваемся в зеркале заднего вида, словно Медуза Горгона и Персей.

Такой образчик мужской привлекательности точно бы впечатлил мою маму, и всех ее подруг-кумушек, и нашу бесконечную родню. Красивый, улыбка как из рекламы «Блендамед», богатый и подкатит на веселье на собственном новеньком «Порше».

Господи, если я покажу его в качестве своего мужчины, меня перестанут сватать за фонарные столбы минимум на год!

— Что у тебя с лицом? — ворчит Марик, снова безуспешно пытаясь оттереть грязь со щеки.

Я мысленно собираюсь с силами — и начинаю истошно реветь. Как никогда сильно.

У него нет никаких шансов, кроме как сказать «да» на любую мою просьбу, потому что в искусстве закатывать театральные истерики мне нет равных. Эх, Голливуд, ты потерял великую актрису!

Конечно, мое представление вызывает совершенно предсказуемую реакцию. Даже не нужно выходить из роли, чтобы «просмотреть» все стадии в своей голове. Потому что все как по накатанной.

Сначала Марик просто в шоке и искренне не понимает, почему его почти невинная угроза превратила Синего Чулка в Море горючих слез. Пытается повторить ситуацию в своем воображении, ищет проколы, а когда не находит ни одного — наступает вторая стадия: ступор. Я реву, он смотрит и пытается достать из кармана носовой платок, которого у него по жизни никогда не было. Понимает, что просчитался, бормочет что-то вроде: «Да что случилось-то?» и даже пытается забрать собственное пальто, сейчас списывая на кусок дорогой шерсти весь мой «спектакль». Но я отыгрываю до конца, цепляюсь в несчастную грязную вещь, словно коршун, и выдаю новую порцию слез.

Тогда у Марика начинается третья стадия, моя любимая: «Сделаю все, что хочешь, только перестань делать вот это !» Сейчас главное не остановиться и дожать, чтобы довести клиента до нужной кондиции отчаяния.

Вот когда он, окончательно обалдев, начинает пытаться перекричать мою «истерику» громким матом, я понимаю, что время пришло. Потому что когда один орет, а другой слушает — это почти диалог, а когда орут оба — это уж стационар известного заведения.

— У моего отца… юбилей… — Я судорожно всхлипываю, и даже жаль, что в эту минуту не могу сама себя вызвать на бис, так чертовски хорошо вошла в роль. — И там… будут… эти ужасные мужчины!

Марик собирается с мыслями, откуда-то все-таки достает упаковку бумажных салфеток, и я вытаскиваю сразу несколько, чтобы промокнуть глаза и энергично вытереть щеки.

Хорошо, что я без макияжа, а то бы превратилась в панду, а не в милую огорченную черствым чурбаном девушку.

— О каких мужчинах речь? — спрашивает Бабник.

Я выразительно сморкаюсь в салфетку, хоть на самом деле просто прячу за бумажным клочком триумфальную улыбку: все же мужчины так примитивны, особенно если хорошо изучить их психологию и повадки. А у меня была целая куча возможностей с примерами и даже целыми подходящими для наблюдений экспонатами. Все благодаря огромному количеству подруг и знакомых, с которыми я, как любая нормальная девушка моих лет, люблю проводить время и потрещать за вкусным коктейлем.

— О тех, за которых меня сватает мама. — Я поднимаю взгляд и смотрю на Марика долго и скорбно, а потом делаю контрольный выстрел — морщу нос и снова жмурюсь, как будто собираюсь повторить истерику в тех же цветах и красках.

Бабник стремительно — я даже на секунду «подвисаю» от его прыти — хватает меня за руку и скороговоркой проговаривает:

— Если ты больше не будешь реветь, как резанная, я пойду с тобой и прикинусь твоим парнем. Ну, знаешь, как в тупых романтических комедиях. Только, пожалуйста, Молька, не пугай меня этими слезами — у меня чуть яйца не отвалились.

— Не заикайся о яйцах при моей маме, — уже по-деловому выдаю я, и наслаждаюсь четвертой стадией затяжного процесса под названием «Откровения для Марика».

У него вытягивается лицо. Буквально. Становится на сантиметр длиннее, как будто Бабник запихал в рот лампочку и вынужден сидеть с открытым «закрытым» ртом. А все потому, что какая-то часть его мозга сигнализирует о подвохе: только что грозила устроить Всемирный потом, а через секунду уже вовсю командует. Я почти слышу, как Марик перебирает возможные варианты метаморфозы, но в конечном итоге сдается.