Дарья Симонова - Нежная охота на ведьму

— А ведь меня навела на мысль та самая женщина-дурная примета! — торжествовал Глеб, потрясая картинкой, которую выпросил у Кары.

Марк не торопился капитулировать в споре. Новые идеи в форме хорошо забытого старого — или, точнее сказать, древнейшего — он воспринял поначалу очень зло.

— Слушай, Глеб насущный, ты меня достал со своей попсой ради жалкого баблишка! Я, между прочим, мастер, у меня свой стиль. Я — это бренд!

На последней фразе могла начаться легкая потасовка, Глеб «насущный» это знал и не перечил, ибо Марк был намного сильнее его. Потом ходячий бренд долго разорялся, что «вот только проституток ему не хватало увековечить» и как можно так опошлять его искусство, его новый метод, который… «ради этого он осваивал, что ли?!».

Потом Глеб достал трепетную коньячную заначку. Поставил перед Марком любимый им экспрессионизм в виртуозно смешанной технике. Ту самую акварель, что взял напрокат у Кары, где была изображена пригубившая кофе мулатка в витрине знаменитого амстердамского квартала. «Давно уже символ, а не злачное место. Теперь это не проститутки, а дамы с камелиями, если хочешь. Это уже ретро и одновременно дух стремительного экстравагантного, шизоидного и невероятно творческого города… Забудь о ремесле этих барышень, их истинное предназначение — бередить и радовать наше воображение».

О Лотреке и Гогене он проповедовать не рискнул — Марк был гораздо более подкован в живописи. Выпив и смягчившись, мастер начал медленно поворачиваться в сторону предложенного замысла, вспоминая милый сердцу Амстердам и удивительный зал ожидания в аэропорту, где вокруг репродукций фламандских мастеров летали световые амуры. «Таких бы сказочных персов в чью-нибудь детскую — вот какой заказ надо нарыть!» Затем с высокомерной брезгливостью рассматривал кофейную мулатку, потом, шумно вздохнув, смирился и помрачнел. Хороший знак! Когда предстоит много работы, он всегда молчаливый и сосредоточенный. И Глебу это нравилось. Творческая энергия — она та же удача, те же драгоценные винные пары, та же выжимка из философского камня. Быстро выветривается, если ее не беречь.

— Если честно, больнее всего мне слышать от давних знакомых ноту «мне бы твои проблемы». Иногда это сквозит в интонации, иногда говорится прямо. Например, «зато у тебя муж есть». И еще что-нибудь есть, чего у другого нет. Раньше мне казалось, что люди, которые не уточняют свою онкологию, — они стесняются. И только на себе поняла: не говорят, потому что некому слушать. Почти никто не хочет в это вникать, пока сам не переживет. Не дай бог, конечно…

— Но у тебя же под вопросом! Нельзя сдаваться!

Стеша очень жалела, что снова соскользнула на этот запретный разговор. Равнодушие, конечно, ранит, но и несгибаемые призывы сегодня тоже утомляли. А Кара, похоже, была борец. И в разговорах с ней приходилось по новой описывать круги ада, чтобы живописать, как Стефания честно борется. Но хотя бы недельку-месяц просто пожить, а не бороться! И еще… доктор, рекомендованный Карой, оказался очередной болезненной осечкой. Стеша понимала, что рассказывать об этом нельзя, во всяком случае, сейчас, пока обида и гнев кровоточат внутри и могут невзначай задеть Кару. Но ведь все равно придется. Хотя лучше не рассказывать вообще! Этот доктор помог ее дочке. А врач, который вылечил твоего ребенка, — фигура сакральная, без вариантов.

И все же… Стешу захлестывала волна отчаянного вопроса: как можно было подсунуть такого спесивого антипода?! Противоположность всему тому, в чем Стеша так нуждалась… Неужели еще несколько лет назад он был радикально другим? Но так не может быть! Что же произошло… как он вылечил девочку, если он холодный омерзительный монстр? Может, это просто Стефании тотально не везет? Может, на ней проклятие, прости господи за идиотизм?

По иронии судьбы накануне злополучного визита они с Карой часа два трещали о высоком по телефону, и та ей поведала о своем личном еврейском вопросе. Не складываются с этой нацией отношения — и все тут. Никакого предубеждения, боже упаси! Даже толика крови еврейской есть по матушкиным предкам, а дипломатических отношений нет. И вот, войдя в кабинет к хирургу, первое, что увидела Стеша, — это звезду Давида у доктора на шее. Этот кулон был такой вопиющей нестыковкой с тем, что рассказывала Кара, и потому… в эту минуту Стефания проиграла раунд. Ей вдруг стало казаться, что ее крестик на шее очень раздражает и без того раздражительного господина. Впрочем, все это чушь и предрассудки! Религиозные символы совершенно ни при чем! Стеша себя долго уговаривала, но так до конца не уговорила. Смятение упрямо настаивало на мистике. Меж тем на редкость противный всему живому господин разбил ее защиту в пух и прах:

— В вашем случае я не возьмусь за органосохраняющую операцию. Ищите другого врача, который рискнет вашим здоровьем.

О тех препирательствах, что предшествовали этому приговору, Стеше и вспоминать не хотелось. Она — вот наивная! — осмелилась напомнить злому доктору, что больной некоторым образом имеет право на мнение как системно мыслящий человек.

— Как системно мыслящий человек, — с презрительной издевкой повторил хирург, — вы должны понимать, что умираете.

Смертельная угроза была не нова, поэтому Стефания оставила привычное отчаяние на потом. А в тот момент, когда вышла из кабинета, она вспоминала собственные слова из истории одной семьи, которую написала несколько лет назад, в те счастливые годы, когда заказы сыпались на нее и она даже ими делилась с пишущей братией. В этой истории она любовно описывала местечковых лекарей, которые должны были быть на голову выше других докторов, просто чтобы выжить. Народ рассеяния должен все делать лучше, чтобы не прогневить титульное население. Элементарная логика, но иудеи — особый случай. Они не избежали страшных катастроф геноцида, но скорее потому, что в своих сферах деятельности уж «слишком» преуспевали. И богатели. И этот парадокс — уже отнюдь не элементарная логика, а страшные законы стаи, власти и зависти. Но в глубине души Стеша простодушно верила в магию еврейского врача. Нынешний крах излечил ее от этой невинной формы национализма.

Но ей было так остро, так по-детски обидно! Она написала две книги семейных историй, а так как не умела творить без полного эмоционального погружения, то пропиталась еврейской трагедией до полнометражных драматургических сновидений. Ее же собственная трагедия, крошечная в масштабе нации, не тронула… отдельно взятого ее представителя. Разумеется, он — всего лишь паршивая овца в стаде. Но ведь когда-то именно такая овца… впрочем, она не верила Витиной версии о том, что одной из тайных личных причин холокоста стали еврейские врачи, залечившие родительницу Гитлера до смерти. Стеша полагала, что в таком случае бесноватый фюрер уничтожил бы именно эскулапов, а ведь дело врачей устроил как раз отечественный диктатор. Или все тираны питаются мыслями из общей чаши мирового зла…